Мальчик, которому не больно
Шрифт:
У хулиганов не было условий показать свои способности. Где тут разгуляешься? Комната о двух окнах, кровать, на которой я лежу, коврик. Ну там зеркало на стене и под ним целый склад разных мишек, мышек, обезьянок, собак, лягушек и всякого другого неживого зверья.
Братья будто только их заметили. Ринулись, словно малыши. Стали за собак рычать, за кошек мяукать, за лягушек квакать. И хлопать ими друг о друга. Изо всех сил. Война началась.
Сначала они просто лупились игрушками, потом стали их расшвыривать, и я сначала попробовал смеяться,
А мой смех, похоже, их ободрил, и они стали игрушками кидаться. Слоник зацепил абажур и закачал лампу надо мной — она летала с каким-то опасным звуком. Наверное, угрожала упасть. Но Серёгу и Петруху это совершенно не трогало. Они раскидали мое игрушечное царство во все углы. Кто-то из моих любимцев даже на шкаф залетел. Кажется, это был розовый поросёнок.
Пару раз досталось мне. Один раз слегка. Лёгким касанием зацепил меня серый плюшевый конёк-горбунок, не очень-то большого размера и веса. А вот маленький, но твёрдый лягушонок врезался прямо в глаз, и я невольно вскрикнул.
Дверь растворилась, на пороге была Бабушка. Вид у неё был совершенно ошеломлённый. Не привыкла она к таким детским шалостям.
Но Бабушка оставалась философской даже в таком положении.
Она мельком взглянула на развал и воскликнула:
— Ну что это за Батрахомиомахия!
Я, слегка ошарашенный боем прихожих братков и чуточку контуженный лягушонком, понял, что Бабушка обозвала братьев мафией.
Однако, еще до наступления сумерек, после того как Бабушка сложила моё царство в прежнем порядке, выяснилось, что Батрахомиомахия — это война мышей и лягушек. Была такая поэма. Её ещё в Древней Греции сочинили.
Я подумал-подумал и перед сном прочитал Бабушке такие стихи:
Явились два братушки, смешали все игрушки, Как мыши и лягушки на греческой войнушке.Она долго хохотала. Так что тот психопатический визит закончился не так Уж страшно.
Рассуждения
Однажды весенним вечером мы собрались погулять во дворе. Я — покататься на своём электромобиле, а Папа с Бабушкой просто походить. Или только постоять.
Но оказалось, что гулять нельзя.
Прошел мелкий, но тёплый дождь, и кто бы, вы думали выбрался погулять раньше нас? Червячки!
Их были десятки! А может, сотни! Розовые, тонкие и толстые, уже, похоже, немолодые — все они растянулись на асфальте. И нежились, растягиваясь от удовольствия.
Дождик продолжал моросить, и они наслаждались, едва шевелясь. Никуда не ползли, не торопились, не собирались исчезать.
И тут Бабушка с выражением проговорила:
— А вы на земле проживаете, как черви слепые живут — ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют.
— Это ты про нас говоришь? — спросил я Бабушку.
Она
— Нет!
И сделала невероятное.
Она стала наклоняться и собирать червяков. Прямо рукой. Я даже закричал, за неё испугавшись. Ну может быть, удивившись.
Она выпрямилась и ответила на мой испуг:
— Это, может, самые чистые существа! Они выбрались принять душ — лёгкий дождик. Сильный дождь, какой-нибудь ливень — не для них! И вообще! Червячки — это чернорабочие. Шахтёры. Они всю жизнь под землёй. Перерабатывают почву. Делают её рыхлой. Удобной для растений.
Она говорила и всё время наклонялась. Подбирала новых и новых. А набрав полную ладонь, бросала на землю.
— Им не больно? — спросил я.
— Нет! — весело ответила Бабушка. — Они вообще совершенно замечательные! Например, земляного червячка можно разрезать надвое. И каждая половинка будет жить дальше. Они совершенно слепые, но всё прекрасно чувствуют. Когда холодно — засыпают, а потеплеет — просыпаются. Червячьему роду — миллиарды лет. Они живут на земле намного дольше человека!
— И нас еще съедают! — это произнес Папа. Без всякого, при этом, выражения.
— Как это? — спросил я наивно.
— Ну как? — ответил он. — Там, под землей! Мы же все там окажемся.
Что-то я раньше на такие темы не рассуждал. Спросил:
— И я?
Папа закашлялся, а Бабушка выпрямилась с полной ладошкой розовых червячков и воскликнула:
— Только человеку, как они живут, жить всё-таки не стоит!
Тут они оба замолчали. Что делал Папа у меня за спиной, я не видел. А Бабушка по-прежнему наклонилась в своем поношенном пальто к асфальту. Сказала совершенно неожиданно:
— Во всяком случае, я им не дамся.
— Как это? — удивился теперь Папа из-за моей спины.
— А вот так, — ответила она, распрямляясь и весело глядя на него. — Завещаю тебе меня сжечь.
Я тоже хотел спросить: «Как это?», но Папа меня опередил:
— Тогда и меня! — воскликнул он.
— Ну и договорились! — слегка сердито сказала Бабушка. — Завёл, называется, разговор!
Теперь всё-таки настала моя очередь.
— С кем это вы оба договорились? — спросил я. — И о чём? С червячками, что ли?
— С ними как раз не договорились, — буркнула философская Бабушка. — Друг с другом, наверное. А может, с тобой.
И весело посмотрела на меня, рукой махнула: мол, поезжай.
И я поехал по асфальтовой дорожке между берёз и невысоких фонарей, где горели неяркие лампочки.
Я очень хорошо запомнил это время: конец апреля.
Тепло. Над землёй лёгкий, такой кисейный туман. А сквозь него на нас смотрит тонкий-тонкий, будто только выкованный серебряный месяц.
Он смотрит на нас ласково, нежно — ведь все мы для него, наверное, маленькие несмышленые существа, не знающие ничего самого важного — люди старые и малые, червячки, вылезшие было принять душ из дождика, который взял и перестал, птицы, поющие на разные голоса.