Мальчик, который упал на Землю
Шрифт:
Мерлин умел получать несоразмерное удовольствие даже от мелочей, хотя потом его настроение могло сорваться в пропасть с головокружительной скоростью. Вот он сейчас умащен волшебством, а через минуту его могут настичь прежние демоны. Поэтому я проглотила гнев и уведомила о нем Джереми в завуалированных терминах.
– И как это тебя не развеяло ветром? Поразительно, – прошипела я сквозь зубы. – Там же чеснок, в салате. Я думала, вампиры его не переносят.
Арчи, последний час тягавший железо, ввалился в кафе через десять минут. Когда у нас с ним начался роман, он сменил бухло на штангу. Мускулистое тело
– Арчи – главнокомандующий маминых обожаний, – радостно объяснил Мерлин. – Он – рок-сегун, играющий с изяществом, стилем и цветистостью. Он музыкальный колдун. Шекспир гитары.
– Мое почтение. – Джереми встал и протянул руку. – Рад очному знакомству. Джереми Бофор. Главнокомандующий самоуничижения, – добавил он, чтобы мне потрафить. – Счастлив встрече.
Арчи глянул на предложенную руку так, будто она была обсижена блохами.
– Еще разок: ты кто такой? Ах да. Точно. Подонок, который бросил жену, как только понял, что у его ребенка особые нужды, а потом обобрал ее при разводе... Я бы хотел сообщить тебе, какое ты чмо, но, конечно, в присутствии твоего сына ничего говеного я тебе говорить не стану. Пойдем, малыш, – он хитро подмигнул Мерлину, – у нас в десять игра.
– Подлинная любовь ни о чем не просит, – вот что Мерлин сказал на прощанье свежеобретенному отцу.
Мы шли домой за моим сыном, он скакал впереди с хмельной самозабвенностью кенгуру на крэке, а Арчи пинал осенние листья. Они хрустели у нас под ногами, будто мы прогуливались по гигантской чашке с кукурузными хлопьями. Арчи взял меня за руку, сжал ее.
– Блин, этот мудак шармует с такой силой, что будто бланманже шприцем в уши впрыскивает. Беда в том, что банкир без раздвоенного языка – это ж как, я не знаю, Чарли Шин [89] без шлюхи и метамфетаминов. Не-блин-возможно, – произнес он этим своим надтреснуто-бархатным голосом.
89
Чарли Шин (Карлос Ирвин Эстевес, р. 1965) – американский киноактер, известный злоупотреблениями наркотиками и многочисленными романами с порнозвездами.
– Понятное дело. Я бы его прибила не сходя с места, но ох уж эти мне люминофорные тюремные треники. Мне такие никогда не шли, – пошутила я, чтобы как-то скрыть мрачные предчувствия.
– А еще ведь надо себе банду выбрать подходящую из сокамерников... И татуировку, – с серьезным видом ответил Арчи.
– И все-таки. – Я отмела шутки в сторону и повернулась к нему: – Мерлин ему очень обрадовался. Я не выношу этого бессердечного выродка. Но сын имеет право знать своего отца, нет? Может, стоит как-то шире на все это смотреть?
– Шире? Больше мух в глаза попадает. И дует сильнее. Ну-ка, зажмурься немедленно, – пылко посоветовал Арчи.
В ответ я сжала ему руку. Как он прав. Я верила, что в жизни возможно все – за вычетом, наверное, прыжков с парашютом на каблуках, ныряния с аквалангом на роликах и бывшего мужа, который
Глава 16
Наврать любови о любви
На самом деле я не смотрела на происходящее ни шире, ни уже – я таращилась. Вопреки моему сопротивлению, Джереми позвонил на следующий день и пригласил нас с Мерлином к своей матери на обед. Поскольку Бофоры – великие поборники этикета, я постаралась облечь отказ в светскую фразу: «Да я лучше залягу в джакузи со стаей пираний». Джереми взялся объяснять, что его маман желает оговорить учреждение особого фонда для Мерлина, из которого будут оплачиваться все его грядущие нужды, включая обучение в лучшей спецшколе. Я отклонила это предложение. С тех пор как он нас бросил, мы научились как-то справляться самостоятельно, спасибо-спасибо. Нам не нужна ничья помощь.
Я бы стояла на своем, если бы мне не позвонил директор Мерлиновой школы и не предложил обсудить неизбежное исключение Мерлина. Оставшись на второй год в выпускном классе, Мерлин больше сидел за дверью класса наказанным или выгнанным с урока, чем, собственно, на занятиях. Последнее время моему сыну доставалось на орехи так часто, что он мог бы стать очень преуспевающей белочкой. Почти неизменно я ощущала себя коляской взбесившегося мотоцикла. Все шло настолько плохо, что я уже подумывала явиться на следующее родительское собрание под псевдонимом.
Всю Мерлинову школьную жизнь я снимала трубку, слышала имя своего сына – и сердце у меня ухало от тоскливого ужаса. Но недавно ситуация стала куда серьезнее. Когда учитель химии попросил класс назвать две вещи, наиболее часто наблюдаемые в клетке, и мой сын ответил «англо-афроазиат и афрокариб», меня вызвали на ковер.
– Разжигание межнациональной розни – уголовное преступление, – объявил директор ледяным тоном.
Мерлин обратил на меня свои мечтательно затуманенные очи и томно улыбнулся. Неудивительно, что ему лучше в собственном мире. Я потерла пульсировавшие виски.
– Он не расист. Он все понимает буквально. Мерлин выдает факты. Если не считать европеоидов, те, кого он назвал, действительно составляют большинство заключенных в...
– Это не единственный пример, – перебил меня директор. – Замечания насчет роста, веса, внешнего вида и сексуальной принадлежности также социально неприемлемы.
Я вдохнула поглубже и залепетала, что дети с синдромом Аспергера не имеют ни психологического фильтра, ни когнитивной способности защищаться. Я указала, что другие дети знают, как могут спровоцировать Мерлина, и подначивают его, обзываются, шпыняют его, как собаку, а потом убегают.
– Но виноват всегда мой сын.
В ответ директор спросил меня, как, в таком случае, реагировать на хулиганское поведение Мерлина. Я предложила вывезти к морю местных бюрократов от педагогики, разместить на списанном сторожевике и затопить его в самом глубоком и мрачном месте Северного Ледовитого океана. Директор предпочел исключение из школы.
Слово «исключение» шарахнуло меня стоваттным ударом. Мерлин все еще улыбался, как сфинкс, вперяясь взорами в то, чего я не могла видеть.