Мальчик на качелях
Шрифт:
6
– Входи, Василий Яковлевич, – сказал он. – Входи. И здравствуй.
– Здравствуй, Иван Матвеич, – ответил Корякин. – Юрка твой, вишь, прибегал, сказал, что я по делу нужен.
– Присаживайся. – Заложив между страницами красную тесемку, Вышемирский закрыл книгу и откинулся на спинку кресла. – Успеем о делах.
– Успеем так успеем. – Корякин присел и любовно провел рукой по резным завитушкам, которыми была украшена крышка стола. – Сам знаешь, Матвеич, мое дело пенсионное – спешить некуда. Это ты у нас… кхм, кхм… – Корякин не договорил,
– Неужели? – с иронией спросил Вышемирский. – Ты мне лучше скажи, как живешь, как себя чувствуешь?
– Чего это ты заинтересовался моим здоровьем? То слова от тебя годами не услышишь, а то, вишь, вспомнил. Я-то живу ничего себе, а вот ты, видать, совсем расклеился. – Корякин укоризненно покачал головой. – Эх, Иван Матвеич, Иван Матвеич! Говорил я тебе, еще Лиза жива была, бросай свою сидячую работу, физическим трудом займись, дыши свежим воздухом, а не пылью у себя в институте. Доконает он тебя. Вот и доконал. Я на шесть годков старше, а тебе, вишь, сто очков вперед дам. Ну, посмотри, что с тобой сталось. Серый весь, мешки под глазами, худющий, как кощей…
– Неужели так скверно?
Корякин сообразил, что перегнул палку. Профессор выпрямил сутулые плечи и нарочито бодрым голосом повторил:
– Ну, Василий Яковлевич, неужто совсем плох?
– А ты что ж думал, что молодеем мы с тобой день ото дня? – дипломатично ответил Корякин.
– Да, уж юношами нас не назовешь – это верно, – согласился Вышемирский.
– То-то.
– А вот одна моя знакомая говорит, что начинать жизнь никогда не поздно. И знаешь, Василий Яковлевич, она не производит впечатления глупой женщины. Скорее, наоборот, умница, молодая, красивая.
– Ты чего это, Матвеич? – удивился Корякин. – Уж не жениться ли собрался?
Получилось так, что в его вопросе прозвучало не столько удивление, сколько жалость к больному человеку, и это заставило замолчать обоих.
Тишину заполнили шорох листьев и доносившиеся откуда-то с улицы звуки фортепьяно. Казалось, они становились все громче и громче.
Сначала Вышемирский, а за ним Корякин повернули головы к фотографии в темной деревянной рамке, висевшей над письменным столом. На ней был весенний яблоневый сад, женщина и ребенок в матросском костюмчике. Мальчик снят на качелях в тот момент, когда, достигнув наивысшей точки, он начал падать вниз. Женщина стояла чуть сбоку и, опершись о ствол дерева и застенчиво улыбаясь, смотрела в объектив.
Корякин перевел взгляд на соседа. Полуприкрытые глаза профессора влажно блестели, нос и подбородок еще больше заострились, а руки, лежавшие на подлокотниках, едва заметно дрожали. Василий Яковлевич снова посмотрел на фотографию, и ему вдруг показалось, что женщина на снимке чуть-чуть прищурила глаза.
– Жалко, негатив потерял, сделал один снимок и потерял.
– Как мы были молоды… Ты помнишь? – Вышемирский спрашивал, но не ждал ответа.
– Сколько лет, а фотография не пожелтела даже, – сказал Корякин, думая о своем.
–
– Юрка вышел немного смазанно, – посетовал Корякин. – Известное дело – качели.
– Я любил, когда она надевала это платье, синее в мелкий цветочек…
– До сих пор помню, фотоаппарат назывался «Хохляндер». Смешно!
Корякин улыбнулся своим мыслям. Глядя на него, улыбнулся и Вышемирский.
– Редко мы с тобой видимся, Василий Яковлевич, – сказал он.
– Наверное, далеко живем, – откликнулся сосед.
– Когда ты здесь, я почему-то начинаю верить, что проживу еще достаточно долго.
– Будет тебе, – смутился Корякин.
Музыка за окном стихла. Где-то прикрутили репродуктор.
– Ну, теперь можно и о делах. Сейчас я встану. – Вышемирский поднялся с кресла, медленно выпрямился и, шумно выдыхая воздух, сделал несколько шагов к середине комнаты. Здесь он остановился, но его качнуло в сторону. Руки вытянулись в поисках опоры. Корякин поддержал его, и профессор, опершись на его плечо, вернулся к окну.
– Да, в женихи я не гожусь. – Он поморщился, и Корякин снова увидел, как дрожат его руки на подлокотниках кресла. – Устал я… Ты вот что, Василий Яковлевич, возьми-ка стул, не посчитай за труд. Поставь его поближе… А теперь будь добр, достань с верхней полки сто рублей… Деньги лежат справа, в коробке.
Корякин достал деньги и опустился на пол.
– Это тебе. На стеллажи, – сказал профессор. – И не возражай, мне врачи запретили нервничать.
– Я и не возражаю.
– Вот и хорошо, – устало сказал Вышемирский. Он закрыл глаза и как сквозь сон пробормотал: – Если не хватит, скажешь…
Глава 3
Вторник, 25 сентября (продолжение)
1
В коробке на верхней полке стеллажа профессор хранил деньги. Корякин не смог назвать точную сумму, но приблизительно, на глаз, определил: тысяч пять-шесть. Сбережения Вышемирского состояли в основном из купюр по десять и двадцать пять рублей. Не исключено, что вчера деньги были взяты с разрешения Ивана Матвеевича. Не исключено также, что их украли. И в том и в другом случае необходимо было знать, кто, кроме Корякина и Черпакова, побывал в доме двадцать четвертого сентября.
Больше часа мы просидели в моем кабинете, суммируя то, что успели выяснить за первую половину дня.
Логвинов изъял телеграмму, поступившую на имя Вышемирского «до востребования». Текст был следующий:
«ПРИЕЗЖАЮ СРЕДУ ЕСЛИ СМОЖЕТЕ ВСТРЕЧАЙТЕ ПОЕЗД 186 ВАГ 9 СКУЧАЮ КЛАВА»
Никакой другой корреспонденции для Вышемирских не было ни в районном отделении, ни на главпочтамте. Тем внимательней мы разбирали текст телеграммы. Информации она содержала маловато, и вывод сделали один: отправительница, несмотря на официальное «Вы», была с Иваном Матвеевичем в довольно близких отношениях. Это был шанс узнать о профессоре больше, и мы не могли им пренебречь. Предпринимать что-либо сегодня не было никакого смысла – знакомая Вышемирского приезжала в среду вечером. Узнать подробности об отправительнице и встретить Клаву я поручил Логвинову.