Мальчик с голубыми глазами
Шрифт:
Остальная часть моей онлайновой аудитории демонстрирует весьма приятное восхищение моими опусами, особенно ClairDeLune, которая посылает мне «критические замечания» (это ее выражение) по поводу каждого поста, комментируя особенности стиля и поэтической образности. Мое последнее творение, по ее словам, «является интуитивно точным с психологической точки зрения и представляет собой явный прорыв к новой, более зрелой манере».
Кэп, человек куда менее тонкий, просит, как обычно, побольше драматических подробностей, побольше страданий и крови. Токсик, у которого один секс в голове, настаивает
Что же касается Крисси, то она каждый раз шлет мне слова любви — любви обожающей, некритичной, абсолютно рабской, — которая выражается фразами вроде «ты классный!» на баннере, выполненном из маленьких розовых сердечек…
Альбертина никаких комментариев не дает. Она вообще редко что-то комментирует. Возможно, мои истории тревожат ее. Хотелось бы на это надеяться. А иначе зачем я вообще выкладываю их в Сеть?
Я снова видел ее сегодня днем. Красное пальто, черные волосы, в руке — корзинка для провизии. Она спускалась с холма по направлению к Молбри. На этот раз у меня с собой был фотоаппарат, причем с телевиком, и я ухитрился сделать несколько очень четких снимков, спрятавшись на крошечном пустыре в конце Милл-роуд, прежде чем был вынужден свернуть наблюдение из-за одного типа, выгуливавшего там собаку.
Этот тип косился на меня с подозрением. Он был низенький, кривоногий, мускулистый; подобные мужчины чуть ли не всегда, с первого взгляда, испытывают ко мне недоверие и неприязнь. И пес у него был точно такой же: кривоногий, грязно-белый, зубы здоровенные, а глаз не видно. Он зарычал на меня, я невольно отступил назад и пояснил:
— Птицы. Я часто прихожу сюда фотографировать птиц.
Неприятный тип взглянул на меня с нескрываемым презрением.
— Ну как же! Конечно, тебя только птички интересуют!
Долго еще он смотрел мне вслед, и, хотя больше не издал ни звука, я прямо-таки спиной чувствовал его встревоженный взгляд. «Придется вести себя осторожнее, — подумал я. — Люди и так уже считают меня фриком». Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-то стал говорить, будто сынок Глории Уинтер шныряет с фотоаппаратом поблизости от Милл-роуд…
И все же я никак не могу перестать следить за ней! Я прямо-таки вынужден этим заниматься. Одному Богу известно, что со мной сделала бы мать, если б узнала. Но после похорон Найджела у нее имеется другой объект внимания. Хотя выгрести барахло из его квартиры она поручила именно мне.
Ничего особенно я там, конечно, не обнаружил. Телескоп, немного одежды, компьютер, несколько старых книг на полупустой книжной полке. Под кроватью, в коробке из-под обуви, какие-то документы из больницы. Я ожидал большего — по крайней мере, дневник, — хотя, возможно, жизнь научила Найджела соблюдать повышенную осмотрительность. Если Найджел и вел дневник, то, возможно, хранил его в доме Эмили, где и сам торчал большую часть времени и где почти наверняка его дневник был в безопасности от любопытных глаз.
В квартире Найджела не имелось ни малейших признаков того, что там бывала его девушка. Ни следа, ни волоска, ни фотографии. Узкая постель так и осталась кое-как прикрытой покрывалом, небрежно брошенным поверх весьма сомнительного вида простыней. Только она здесь никогда не спала. Не осталось даже слабых следов ее запаха, в ванной не было
Смешно, не правда ли? Как мало все-таки остается от жизни. Несколько старых одежек, коробка с документами, пара грязных тарелок в раковине… Полупустая пачка сигарет, сунутая в ящик прикроватной тумбочки — она-то не курит; он держал их там на всякий случай, чтобы ночью, если невозможно уснуть, встать и уставиться в телескоп на горящие в вышине звезды, пытаясь прочесть в туманной россыпи светящихся точек, какие послания шлет ему космический Интернет.
Да, мой брат любил звезды. Собственно, только их он и любил. Уж меня-то он точно не любил. Да они оба не любили меня, но я боялся именно Найджела, того, кто сильнее всех пострадал от ожиданий матери…
Ох уж ее ожидания! Интересно, что думал обо всем этом Найджел? Он ведь постоянно следил за нами словно со стороны — мертвенно-бледный в своих черных рубашках, костлявые кулаки стиснуты так, что, когда он разжимал пальцы, на ладонях виднелись маленькие красные полукружия от впившихся в кожу ногтей; точно такие же следы появлялись и на моей коже, стоило мне остаться с ним наедине…
Квартира Найджела была монохромной. Серые простыни под черно-белым покрывалом, угольно-черный гардероб. А ведь можно было бы предположить, что уж теперь-то он расстанется с этим проклятым цветом, но и время оказалось не властным над его цветовыми предпочтениями. Носки, куртки, свитеры, джинсы… Ни одной рубашки, ни одной майки, ни одной пары трусов, которые не были бы черными или темно-серыми…
Найджелу было пять лет, когда отец ушел из дома. Я часто размышлял об этом. Помнил ли мой старший брат, какого цвета одежду носил в раннем детстве? Бывал ли он когда-нибудь на пляже, играл ли на соленом желтом песке? Или, может, лежал ночью рядом с отцом и тот объяснял ему, где какое созвездие? Что он искал, шаря по небосводу с помощью своего школьного телескопа (купленного на деньги, заработанные на газетных репортажах)? И что послужило причиной его вечного гнева? Но больше всего меня интересовало, почему мать раз и навсегда решила, что именно Найджел должен носить черное, а Бен — синее? А что, если бы все мы поменялись ролями? Неужели и жизнь сложилась бы совершенно иначе?
Наверное, мне никогда этого не узнать. Возможно, мне следовало спросить об этом у Найджела. Но мы никогда по-настоящему не разговаривали друг с другом, даже в далеком детстве. Мы сосуществовали в одной семье, но постоянно вели партизанскую войну, несмотря на явное неодобрение матери, и каждый старался причинить ненавистному врагу как можно больше вреда.
Мой брат воспринимал меня только как средоточие своего гнева. И когда мне в кои-то веки удавалось выяснить о нем нечто интимное, я эти знания оставлял при себе, опасаясь возможных последствий. Но если каждый человек убивает тех, кого любит, то разве обратное не является столь же верным? Каждый человек любит тех, кого убивает? Неужели любовь — это и есть та самая составляющая, которой мне не хватает?