Мальчик с голубыми глазами
Шрифт:
Одно время мне казалось, что я все-таки спаслась. Возможно, мне бы это удалось, если бы Голубоглазый постоянно не тревожил меня воспоминаниями. Если бы он каждый день всеми способами не изводил меня. Он изводил меня даже своим присутствием, и в итоге все вдруг выплыло наружу, волшебная шкатулка наслаждений оказалась сломанной, и демоны прошлого, вырвавшись на волю, закружили в воздухе, наполняя душу образами былого…
Забавно, какие зигзаги выделывает судьба. Если бы Эмили была жива, остались бы мы друзьями? Носила бы она красное пальто? Жила бы в моем доме? Влюбился бы Найджел
Жизнь Эмили. Стульчик Эмили. Кроватка Эмили. Дом Эмили.
Но мне там нравится, там я отчего-то чувствую себя в своей тарелке. Не так, как в старом доме из той, давней жизни, где теперь обитает множество попугайчиков, так что весь дом звенит от их веселого шума, и где вкусно пахнет разными специями. Я не смогла бы там остаться. Нет, дом Эмили — вот самое место для меня; я и менять-то в нем почти ничего не позволила, словно в один прекрасный день она вернется туда и потребует назад свою законную собственность.
Возможно, именно поэтому Найджел наотрез отказался там жить, предпочитая однокомнатную квартирку в городе. Он не так уж хорошо помнил Эмили, поскольку полностью пропустил всю ее историю; по-моему, просто Глория весьма неодобрительно отнеслась к его переселению в этот дом, как и ко всему, что было связано со мной. Ей не нравились мои волосы, мой акцент, моя татуировка, но больше всего то, что я имею самое непосредственное отношение к случившемуся с Эмили Уайт. Это была тайна, которую удалось раскрыть лишь наполовину, тайна, в которую замешан и ее сын…
Я не верю в привидения. И я абсолютно точно не сумасшедшая. Но я постоянно вижу ее здесь; она ощупью, слегка касаясь стен, бредет по улицам Молбри, гуляет в парке или возле церкви — такая живая в своем ярком красном пальтишке… Замечая ее, в душе я становлюсь ею. А разве могло быть иначе? Я ведь жила ее жизнью гораздо дольше, чем своей собственной. Я слушала музыку Эмили. Выращивала ее любимые цветы. Днем по воскресеньям навещала ее отца, и он вплоть до кончины почти всегда называл меня Эмили.
Однако пора ностальгических воспоминаний давно миновала. Мой веб-журнал теперь служит совсем иной цели. Говорят, что исповедь лечит душу, и с течением времени я приобрела привычку исповедоваться. Конечно, онлайн гораздо проще: нет ни священника, ни наказания, есть только экран компьютера и абсолют той клавиши с названием Delete. Благодаря ей написанное можно уничтожить одним легким прикосновением; можно удалить прошлое, удалить все обвинения, и тогда грязное вновь станет безупречно чистым…
Голубоглазый бы понял меня. Он любит такие сетевые игры. Зачем он занимается ими? Потому что умеет. А также в равной степени — потому что не умеет ничего другого. Ну и еще потому, что Крисси верит в концовку «С тех пор они жили долго и счастливо», потому что Клэр покупает печенье «Бурбон», а не «Фэмили секл» и потому что Кэп — вот уж полный говнюк! — не способен распознать головореза, даже если тот набросится на него и выпотрошит все внутренности…
Я-то
Да, именно так он и делает. Именно так и справляется со всеми. Он ведь довольно ясно пишет об этом в своих рассказах. Именно так его зеркальный синестет организовал смерть одного брата, используя второго как подставу. Именно так ему удалось убить Найджела — с помощью насекомого, посаженного в банку. И если верить ему, то именно так он устроил и прочие смерти, словно надежным щитом заслонив себя от последствий вымышленными историями, в которых как бы ретроспективно переживает все заново; именно так и Персей обманул горгону, глядя на ее отражение в щите…
Я даже думала обратиться в полицию. Хотя, согласитесь, это звучит довольно абсурдно. Я легко представляю себе их лица, их сочувственные улыбки. Я могла бы продемонстрировать им его признания в Сети — если это действительно признания, — но в глазах полиции именно я, а отнюдь не он выглядела бы сумасшедшей особой, заблудившейся в мире фантазий. И я не смогла бы убедить их, что он ведет себя как ярмарочный фокусник, который, готовясь показать зрителям, как он будет пилить пополам ассистентку, всегда старательно приглашает всех проверить, что никакого подвоха нет.
Взгляните, никаких уловок. Никакого потайного люка. И в рукаве ничего не спрятано. Его преступления совершаются публично, у всех на виду. Для меня открыть рот сейчас означало бы просто повернуть свет прожектора на себя, то есть прибавить еще один скандал к истории, которая и так уже обросла всевозможной ложью. Я легко могу представить, как мои отношения с Найджелом окажутся под лупой. Я прямо-таки вижу, как газетчики сбегаются со всех сторон, вылезают из своих нор, точно изголодавшиеся крысы, набрасываются на клочки моей жизни, и без того уже разорванной и разгрызенной, и уносят их, чтобы выстлать дно своих вонючих нор…
Я шла мимо Дома с камином. Благодаря рассказам Голубоглазого я хорошо знала этот дом. На самом деле я видела его лишь однажды, да и то тайно, когда мне было лет десять, но прекрасно помню сад — сплошные розы и ярко-зеленые лужайки, — большую парадную дверь и рыбный пруд с фонтаном. Внутри я никогда не была, хотя папа часто описывал мне то, что там таится. И вот через двадцать лет мне наконец удалось с фантастической легкостью, ничуть, впрочем, меня не удивившей, отыскать путь к этому дому. Уроки закончились в восемь часов, уже опускались мутные сумерки, пахнувшие дымом и кислой землей, и туман, окутывая здания и машины, светился возле уличных фонарей оранжевым нимбом.