Мальчик, сделанный из кубиков

Стюарт Кит

– Папа, почему у той тетеньки зеленое лицо? Папа, почему детей рисуют с такими большущими головами?

Говорю ему, что понятия не имею. Шестидесятые были тем еще времечком.

Себе заказываю капучино – лучший на всем Западе, если верить написанной мелом на доске перед входом записи. Кроме нее, там красуется еще цитата Тома Элиота: «Свою жизнь я измеряю кофейными ложечками», выведенная до омерзения затейливым почерком. Бариста, который – разумеется – носит усы в стиле киношных злодеев 1920-х годов и обтягивающую винтажную футболку, сквозь которую видно все ребра наперечет, приносит его мне, а потом подает Сэму подогретое молоко, устроив из этого целое представление.

– Покорнейше прошу, сэр, это наше лучшее вспененное молоко от лучших пенномолочных коров во всем Сомерсете.

Сэм восторженно хохочет. Здешний бариста – его кумир. Почему-то, несмотря на все его неумение

общаться, Сэма завораживают обаятельные и уверенные в себе молодые люди. Он совершенно их не боится и даже смотрит им в глаза – а это для него очень большая редкость, даже со мной. Когда Сэм был малышом, Джоди водила его на обед в студенческую столовую: он смотрел на студентов, как зачарованный, а она в это время могла немного посидеть спокойно и передохнуть. Это странно, но мило. И плевать мне, что я выкладываю четыре фунта за наперсток горячего кофеина. Оно того стоит.

Теперь, когда мы устроились, было бы здорово, если бы я мог поболтать с Сэмом – расспросить его о школе, о доме, о маме, – но с ним этот номер не пройдет. Поболтать с Сэмом невозможно. В лучшем случае он будет кивать или мотать головой в ответ на прямой вопрос, вероятнее же всего – съежится и разволнуется. Это очень тонкий момент: я не знаю, как растормошить его, ничего не испортив. Вместо этого молча протягиваю Сэму свой айфон и беру со стола газету. Тут же успокоившись, он немедленно открывает свое любимое приложение, «Флайт трек», которое показывает текущее местонахождение коммерческих воздушных судов по всему миру. Стоит лишь притронуться к одному из крошечных значков-самолетиков, как на экране появляется окошко, сообщающее, откуда и куда он летит. Сэм просто одержим этой информацией. Со временем он выучил все основные авиакомпании, ключевые маршруты, расстояния между крупнейшими городами. Пожалуй, это его наиболее приближенный к «Человеку дождя» бзик. В основном внешний мир пугает его – ну или, по крайней мере, напрягает необходимостью справляться с бесконечными потоками непредсказуемых сенсорных стимулов, – так что, наверное, «Флайт трек» – его способ безопасно исследовать этот мир. Он любит сидеть и тыкать в экран, заставляя меня читать всплывающие данные. Иногда я показываю ему, где в этом месяце находится тетя Эмма. Это моя сестра. Она у нас перекати-поле. Ровно через два дня после того, как ей стукнуло восемнадцать, она села на самолет и больше не возвращалась. Сэму это не слишком интересно, но это моя попытка как-то очеловечить всю процедуру. Показываю на экранчике Торонто. На прошлой неделе Эмма выложила у себя на «Фейсбуке» несколько фотографий из этого города. Там она заснята с двумя другими женщинами, которые мне незнакомы, на туристском кораблике, на фоне тонкой, как игла, башни Си-Эн Тауэр. Выглядит она в точности так, как на всех своих фотографиях в «Фейсбуке»: счастливая, беззаботная, живущая одним мгновением. Но меня не проведешь. В ее глазах скрывается нечто такое, что я хорошо помню по далекому прошлому.

– Если бы она решила полететь в Лондон, в Хитроу, на это у нее ушло бы семь часов пятнадцать минут, – сообщает Сэм. – Вылет из международного аэропорта Пирсон. Можно лететь рейсом «Бритиш эйрвейз» или «Канада эйр». Почему она не возвращается?

– Ей нравится путешествовать. Она любит все новое.

На самом деле все далеко не так просто. Ей или нравится путешествовать, или страшно возвращаться домой. Думаю, скорее последнее. Впрочем, по ее нечастым имейлам трудно делать какие-либо однозначные выводы.

– Я вижу новое и здесь. А еще у меня есть гуглокарты. Я могу видеть новое на гуглокартах.

– Знаю, но это ведь не совсем то же самое. В гуглокартах нет ни людей, ни звуков, ни запахов…

– Мне всякое такое не нравится, – сообщает он. – У меня аутизм.

Мы оба смеемся над этой минуткой самосознания. В то время как я рассматриваю его состояние как нечто вроде злобного фантома, Сэм с радостью признает его – как правило, ради комического эффекта или чтобы выпутаться из затруднительного положения. Другие дети сваливают вину за разбитую тарелку, испачканный фломастером диван или таинственное исчезновение всего печенья из коробки на младших братьев и сестер. Сэм же заявляет: «У меня аутизм» – и невозмутимо снимает с себя всякую ответственность. Пожалуй, наверное, все-таки не стоило пытаться объяснить ему его состояние по аналогии с Невероятным Халком («Понимаешь, Сэм, Дэвид Бэннер не может ничего с этим поделать, потому что это все из-за гамма-лучей»).

Мы некоторое время сидим в молчании, а потом он вдруг сообщает:

– Мама купила мне «Иксбокс»!

– О, – говорю я. – О. Хорошо.

И меня немедленно одолевают сомнения. Сэм и без того достаточно замкнутый ребенок.

Нужен ли ему лишний повод проводить время в одиночестве? Он и так почти постоянно играет сам по себе, даже в школе, – это часть его расстройства, или патологии, или как там полагается это называть. Он способен играть с другими детьми при условии, что они не мешают ему делать то, что он хочет, и не слишком часто пытаются с ним заговаривать. Друзья в его понимании – это те люди, которых он почти может выносить. Наверное, не так уж это и странно. У всех нас бывают подобные отношения. Если разложить социальное взаимодействие на составляющие, становится видно, насколько это все глубоко укоренившаяся привычка. Ты исполняешь некий перечень положенных действий: спрашиваешь у людей, как прошел их день, смеешься над их тупыми шутками, говоришь им: «Надо бы почаще встречаться». Но зачастую в глубине души ты при этом отчетливо понимаешь, что все это – взаимное лицедейство. Всего лишь ритуальный танец, череда повторяющихся социальных подергиваний. Ничего удивительного, что Сэма все это приводит в такое замешательство. Жить с аутизмом, насколько я понимаю, – это примерно все равно что не получить при рождении сборник правил. В понимании Сэма все остальные играют в эту огромную игру, а он должен выяснять правила по ходу действия. Это очень утомительно и для него самого, и для нас с Джоди – потому что вместо сборника правил у него мы. Нам приходится раз за разом объяснять ему все, снова и снова, и часть этих правил в его глазах навсегда останутся бессмысленными. Например, что вовсе не обязательно ляпать вслух первое, что приходит в голову. Только за последний месяц нам пришлось выкручиваться из щекотливых ситуаций, когда он сказал:

1) матери Джоди, страдающей варикозным расширением вен: «Что это за трубы у тебя на ногах?»;

2) нашей довольно тучной соседке: «У тебя лицо как желе»;

3) завучу школы на дне открытых дверей: «Папа говорит, что это отстойная школа».

Так что, думается мне, купить ему игровую приставку, чтобы он сбегал от жизни в игру, было не самой лучшей идеей. То есть я, конечно, даю ему поиграть на своем телефоне, но это же совсем другое дело: он любит приложения про самолеты и «Гугл Эйч»; по крайней мере, они имеют какое-то отношение к реальной жизни. В играх же игрок поставлен в центр вселенной и все, что бы ни происходило, крутится вокруг него. Это полная противоположность тому, что Сэму необходимо знать о жизни. Нет, я не сержусь на Джоди. Наверное, ей необходима хоть какая-то передышка от его нескончаемых вопросов – и его убийственных истерик.

– Что ж, поговорим про твой «Иксбокс» с мамой, – говорю я.

– Самолет, выполняющий рейс «VO-двести двадцать шесть» из Лондона в Нью-Йорк, сейчас летит на высоте тридцать семь тысяч футов, – отвечает мне Сэм.

Домой – в их дом (не знаю, могу ли я по-прежнему считать его своим) – мы возвращаемся в четвертом часу. Джоди успела прибраться и выглядит отдохнувшей и почти расслабленной. Свои непокорные кудри она упрятала в какое-то подобие пучка и валяется на диване с газетой.

– А вот и мой мальчик! Я скучала по тебе!

Она спрыгивает с дивана и обнимает Сэма.

– Он вел себя хорошо, – говорю я. – Возникла небольшая проблема с собакой в парке, но в целом он вел себя хорошо.

– Собака побежала за мной, – сообщает Сэм. – Мы пили вспененное молоко в кафе. Я играл во «Флайт трек» на папином телефоне. Папа сказал тетеньке с собакой слово «сраный». Я хочу есть.

Еще одно правило: в присутствии Сэма ни в коем случае нельзя ругаться. Он всегда запоминает такие слова и обязательно рассказывает об этом Джоди.

После того как я объясняю, что произошло, Джоди делает ему сэндвич с сыром и пиккалилли [3] – никаких других он не ест. После этого он убегает играть в свой новый «Иксбокс».

Отношения Сэма с едой подчиняются определенным правилам. Его рацион состоит из четырех блюд, которые он согласен есть. Вот они.

Сэндвичи с сыром чеддер и пиккалилли (белый хлеб, никаких корок, никаких желтых следов пиккалилли по краям ломтиков хлеба).

Рыбные палочки с картошкой фри (строго «Бердз ай» или «Маркс энд Спенсер», и упаси вас боже предложить ему рыбные палочки из «Лидла»).

3

Пиккалилли – консервы, приготовленные из цветной капусты, корнишонов, зеленого горошка, перца, кабачков и некоторых других овощей, нарезанных на куски и замаринованных в уксусном соусе с добавлением муки, куркумы или горчицы, а также имбиря и перца чили.