Мальчики + девочки =
Шрифт:
В тот же день он заехал к ней забрать кассету. Его скорости и его предложения, опережавшие спрос, или, по крайней мере, возникавшие параллельно, не могли не подкупать. В конце кассеты были записаны некоторые выходные данные: членство в коллегии адвокатов, ряд выигранных дел, кое-что из анкеты, включая год рождения. Мгновение она колебалась: стереть или оставить. Оставила.
Он слушал ее голос на магнитофоне, по временам утрачивая смысл произносимого. Делал усилие, возвращая себя в сферу внимания. Ничего особенного. Что-то простенько, почти примитивно. Что-то любопытно, с привлечением характеристик, которые можно определить как нестандартные. Неожиданный яркий выплеск. За ним провал. Неубедительно. Неразборчиво. Никак. Лучше. Лучше. Весьма доказательный довод. Этот тоже. Ярко. Шум в зале подтверждает реакцию слушателей. Пауза. Очень большая пауза. Что она делает? Почему молчит? Она растеряет весь накопленный потенциал. Начинает тихо, почти неразличимо. Не следует оратору настолько пренебрегать классическими постулатами, первый из которых: будь внятен.
Он открыл глаза – он слушал пленку с закрытыми глазами. Выключил магнитофон и несколько раз с силой вдохнул и выдохнул. Взглянул на часы. Через час у него тренировка ушу . Хорошо, что у него тренировка через час. Боевые танцы, раскрепощающие дух и тело, закаляющие дух и тело, научающие дух и тело чередованию напряжений и расслаблений с тем, чтобы выиграть бой и жизнь. Хорошо, что у него тренировка. Он встал, бросив мимолетный взгляд в зеркало.
Бог говорит нашим голосом. Насколько в нас Бога, настолько прекрасен наш голос.
Придя к ней, он сел удобно в кресло напротив нее, разложил листочки с записями и принялся обстоятельно рецензировать прослушанное. Ей стало скучно мгновенно, едва он приступил. Чтобы не сидеть дура дурой, она стала о нем думать. Наверное, он знал о ней больше, нежели она о нем. В конце концов, он ею интересовался. Вероятнее всего, в силу профессии. Ему принадлежали все инициативы. Он задавал вопросы, она отвечала, хотя и охотно. Ее инициативки были маленькие и необязательные. Он даже принес какие-то разноцветные карты, чтобы оттестировать ее, да и без карт, она уверена, умел прочесть что-то, что, возможно, делало ее беззащитной перед ним. Ее это не беспокоило. Она была хорошо укреплена. Не столько работой и мужем, сколько временем. Время, прожитое и переменившее эгоистические страсти (получать) на чуть присыпанное пеплом спокойствие (отдать), было освободителем. После вкуса вой ны, проистекавшей из желания иметь, она узнала вкус свободы, проистекавшей из отказа от желания иметь, и не собиралась менять трудно доставшуюся ценность ни на одну из прежних побрякушек. Он говорил о лаконизме и резкости, о небрежности и трюизмах, об экзистенциальных оборотах и нежности, о невообразимой смеси, которая... Она скучала. Почему? Она сама не знала.
Он поднял глаза от листочков, и она увидела, как он побледнел.
Яйцеголовый прибыл из-за границы, из Швейцарии, гражданином которой стал несколько лет назад, и с тех пор, не оставляя российского гражданства, в Россию только наезжал, заводя новые нужные связи, оглядываясь, озираясь, фиксируя происходящее на родине и неожиданно впадая в смертную тоску, которой не мог или не хотел подобрать названия. Приемы, презентации он использовал для сети связей. Требовалась клиентура для института и его программ. Программы должны финансироваться. Психологическая защита требовалась многим. Известные или состоятельные со своими проблемами были материалом и подпиткой для исследований.
Этот случай был наособицу. Женщина была безбоязненно искренна с самого первого шага, в то время как кругом хитрили. Она была глубока, в то время как с другими буквально не зачерпнуть и пригоршни, тотчас песок на зубах. Она была бесстрашна в своей незаурядности, в то время как везде царила посредственность. Когда он час назад поднимался к ней по лестнице, вдруг возникшее пустое небо было в облаках такой формы, будто перед ним вершины гор, отчего на мгновенье привиделось, что он не в Москве, а в горах, в Швейцарии. Он потерялся во времени и пространстве, как умел теряться именно в горах, или в процессе медитации, при выходе в трансцедентное, как его научили японцы. Он поднимался к ней по лестнице, и то, куда он поднимался, влекло его иначе, чем обыкновенно. Он понял это и принял отчетливо и радостно. Он хотел быть ей нужен и оттого разложил подробные записи с замечаниями по ее защитительным речам. Но чем дальше он говорил, тем острее ощущал, что совершает что-то бесполезное, что лишено красоты и смысла. От этого стал бледен. Она, подняв уроненный им карандаш, дотронулась до его руки, рука была как лед. Она чувствовала, что и сама безобразно устала от никчемности события.
Послушайте, простите меня, я виновата, что заставила вас проделать этот мартышкин труд,
До этого он на нее не смотрел, но в ту секунду вонзился своим нездешним и давящим взором, ужасно переменившись в лице, и она внезапно увидела, как страшно он, с его лысой головой и большими оттопыренными ушами, похож на пришельца, такого, каких все увереннее стали рисовать и показывать в кино. Холодок пробежал у нее по спине, она справилась, наваждение пропало.
Вы сказали, Бог с вами, медленно протянул он, а почем вы знаете, что Бог, а не дьявол? – Не знаю, я никогда недумаю о дьяволе, и потому он меня не смущает, я думаю только о Боге, ответила она.
Надо сходить к батюшке на исповедь, давно не был, надо исповедаться, пробормотал он.
Через два часа она позвонила ему и повторила слово в слово свое извинение. Спасибо , сказал он, спасибо, я не ждал вас так скоро, я думал, пройдет дня два или три прежде, чем мы сможем поговорить, спасибо, что вы сделали это сразу, действительно, произошла какая-то ошибка.
Они поменялись местами. Как ни смешно, встретившись с этим странным человеком, она снова почувствовала себя ученицей, как раньше. Он вел, она была ведомой. Он брал на себя ее заботы, он бросался ей помочь там, где она давно привыкла рассчитывать на себя, это было ново, это было старо, он был как инопланетянин, свалившийся из чужого мира в их мир, с его установившимися, бездарными, алогичными, неправильными правилами. Может быть, он не знал этих неправильных правил? Может, у него были правильные, по которым выходило иначе? Он мучил этим ее, знающую, что так не бывает, он напомнил ей молодость, когда она тоже была уверена, что так бывает, так должно быть, за что жестоко плачено.
Она позвонила ему, потому что поняла, что ему если не тяжело, то, по крайней мере, неприятно, и невеликодушно оставить все так, как есть.
Потом они поссорились по телефону. Он снова ненароком упомянул про деньги, которые то ли уже отдал, то ли собирался отдать за письменную экспертизу. Она с досадой сказала: вы не первый раз говорите о деньгах, я пропускала мимо ушей и, видимо, была не права, на самом деле мы должны объясниться, может быть, вы в чем-то неверно меня поняли, я хочу, чтобы вы знали, что никакие левые деньги не должны и не могут фигурировать в этом деле, и вообще, с какой стати вы будете что-то оплачивать, в какую зависимость от себя вы меня в таком случае ставите? Он ответил: во-первых, в этой стране с ее недействующими законами приходится поступать согласно законам действующим, то есть установившимся стихийно, во-вторых, я так понял, что вы реально хотите помочь своему подопечному, или вы не хотите этого, а всего лишь выполняете формальность, в-третьих, это мое дело, поскольку я в него тоже влез, и позвольте мне взять ответственность на себя.
Она засмеялась и попросила прощения за свой тон. Ей отчего-то вспомнился совет: что нужно сделать, чтобы избавиться от любви с первого взгляда – взглянуть во второй раз.
Минула неделя. Яйцеголовый обещал принести экспертизу и принес. Линия напряжения, существовавшая между ними, обвисла. Стриженая куталась в плед, прежде ей не было зябко, прежде ее движения и смех были молоды и внезапны. Она улыбалась ему и была почти так же оживлена, как раньше, но он обратил внимание, какой поблекший у нее вид. Он сказал мягче: у вас усталый вид. – Я устала, подтвердила она. Я это понял и принес вам музыку для релаксации, если хотите, я немного позанимаюсь с вами. – Что за музыка, спросила она. Это специально подобранная Станиславом Гроффом музыка, авторы неизвестны, и так и должно быть, чтоб вас ничто не отвлекало. Он поставил кассету, и она услышала мелодию Майкла Наймана к фильму Питера Гринуэя «Отсчет утопленников». Она лежала на диване и слушала любимую музыку, и дышала тяжело и быстро, как он заставил дышать, потом перестала, он резким окриком велел продолжать, окрик изумил, она засмеялась, смехом отгородив себя от него и от того непонятного, что он хотел с нею сделать. Тогда-то и пошутила, что ушла в глухую несознанку. Он взял паузу, после которой заговорил негромко и проникновенно, как в полусне. Он говорил о вершинах гор, откуда можно увидеть необычайное сияние небес, в которых раскладываются и снова складываются все цвета радуги, он называл их по очереди мягко и отрешенно, и она видела это свечение красного и оранжевого, лилового и синего, голубого и зеленого, он звал ее к сияющим вершинам, и она слушала внимательно, зная, что хочет, но не может туда, а если когда и сможет, то не сейчас. Не меняя интонации, так же проникновенно и негромко, он сказал, что, видимо, ошибкой явилось то, что он отошел от науки и научных исследований, сначала в силу необходимости зарабатывать деньги, чтобы содержать семью и себя, а затем увлекшись деньгами и уже в силу этого перейдя в иную среду обитания и сферу общения, и что-то утратил в себе, что уже не поправить, и оттого эта глухая тоска. Я был уверен, что владею жизнью, продолжал он, что больше в ней мне ничего не надо, а оказалось, что надо, что и тут я ошибся, я встретил вас, с вашим необыкновенным голосом, и это не случайная встреча, ваш голос говорит, что вы посланы мне Богом, дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит...