Мальчики + девочки =
Шрифт:
За столом раздался взрыв хохота. Это Марягин рассказывал анекдот про стукачей. Симеонов грустно улыбнулся.
Перед тем, как войти в дом Попкова, жена Марягина взяла мужа под руку. Мне хочется признаться тебе кое в чем, тихо сказала она ему. Он склонил к ней ухо. Если меня что-то держит на земле, посреди всей этой гадости, так это твоя верность, Марягин, проговорила она. Марягин промолчал. Она не обиделась. Она знала, что, как у нее внизу живота сделалось вдруг горячо, так же сделалось и у него, только не была уверена, там же или в другом месте.
Она была знакома со всеми бывшими сослуживцами мужа, и ей легко было идти вместе с ним в
Марягин красовался. Он был в ударе, его горячие глаза бродили по лицам, как бы лаская их, и это странным образом воздействовало не только на женщин, но и на мужчин, все ощущали тайную марягинскую ласку. Кроме Симеонова. И одна жена Марягина знала, в чем тут дело.
Прежде она его жалела. Ей казалось, он обижен жизнью, и она любила его за всех не любивших его. В последний год выходило, что жалеть причин не осталось, и она смотрела на него со смешанным чувством нежности, скорби и гадливости, догадываясь, что из категории пораженцев жизни он чудным образом перескочил в категорию победителей жизни. Симеонов, сам из победителей, в сопернике не нуждался.
На нее в течение вечера муж не взглянул ни разу.
Она вышла вслед за Попковым на кухню. Взяла с холодильника зеленое яблоко, с хрустом надкусила. Яблоко было кислое и терпкое, но выплюнуть откусанное при Попкове она не решалась и продолжала жевать.
Попков нудно принялся рассказывать, как менял линолеум на полу. Явилась низенькая Лушка, воскликнула: фу, жарко, Попков, дай чего-нибудь холодненького!
Попков вытащил из морозильника лед и неожиданно засунул ей в глубокий загорелый вырез. Лушкина, не вскрикнув, молча захлопотала, скользкий лед не давался. Жена Марягина посоветовала: а вы оттяните платье. Лушкина сосредоточенно продолжала ловить ледышку. Жена Марягина подошла, сама оттянула жесткую серебристую ткань нарядного Лушкиного платья, при этом одна смуглая пышная грудь вывалилась наружу, зато и ледышка с глухим звуком выпала и ударилась о линолеум. В следующий раз я тебе знаешь куда положу, равнодушно пригрозила Лушка, засунула грудь обратно, напилась из-под крана и ушла к гостям. Жена Марягина не поняла слишком сложных или слишком простых взаимоотношений Лушки и Попкова и разбираться не стала. В кухне было так же скучно, как повсюду.
Вернувшись в комнату, жена Марягина не села на свой стул, а остановилась за мужниным и сказала негромко: Марягин, я ухожу, не провожай.
Она не успела прикрыть за собой дверь, как Марягин выскочил следом, и тут же, словно только ожидали знака, шумной гурьбой высыпали остальные. Замыкал шествие Попков. Все галдели, что такой чудный вечер, а они как дураки укорачивают свои дни в прокуренном помещении, куда, конечно, вернемся допить остатки, а сейчас гулять, гулять, гулять. Сделалось еще веселее. Кто-то предложил: а поехали к Прохорову! – К Прохорову, к Прохорову, радостно загудел народ.
Марягин шел рядом с женой и время от времени спрашивал полузадушенным голосом: что случилось? При этом глаза у него были далекие и нечистые.
Вы поедете к Прохорову, обратилась к нему высокая Эвелина, пытаясь черным шарфом задушить себя, для чего несколько раз туго обмотала шею, изо всех сил стягивая концы. Она встала перед Марягиным и уперлась в него безум ным взглядом водянистых глаз в перемазанных ресницах. Мы поедем к Прохорову, переадресовался Марягин к жене.
Прохоров был бывший, до Симеонова, начальник отдела, давно повышенный, но пьющий и верный, как все они,
Жена Марягина, не отвечая, шла той же гуляющей походкой, что и все, мягко перебрасываясь парой слов то с Симеоновым, то с Лушкиной, то с Эвелиной, успевая взять второе зеленое яблоко из рук Попкова и улыбнуться заглядывавшему ей в лицо Васе.
Заспорили, ехать ли к Прохорову без звонка или сперва позвонить.
Давайте привяжем себе по бумажке, напишем на каждой «сюрприз» и встанем у прохоровской двери, счастливо предложила низенькая Лушка.
Остановились обсудить проблему. Марягин, нервничая, остановился среди прочих. Симеонов глянул на него, сплюнул и растер плевок ногою. Одна марягинская жена, не задерживаясь, продолжала идти гуляющим шагом и скоро скрылась за углом дома.
Марягин нагнал ее: куда, а к Прохорову? – Иди хоть к Прохорову, хоть куда хочешь, четко проговорила она, двигаясь дальше. Марягин двинулся за ней: что случилось? Она не отвечала. Он схватил ее за рукав, отчего тот треснул. Я к тебе обращаюсь, что случилось? Она внезапно бросилась от него в сторону, но уйти ей не удалось. В два прыжка он оказался возле и рывком притянул ее к себе: что случилось, я тебя спрашиваю?!
Ты тварь, подонок, отойди от меня, так же отчетливо выговорила она, наливаясь злым чувством и делая новую попытку оторваться от него. Он дернул за ремешок сумочки, сумочка упала, раскрылась, содержимое вывалилось на тротуар. Собери. – Сама собери. Она стала собирать. Он поддел ногой то, что она не успела подобрать с асфальта. Она кинула сумочку и побежала. Он догнал ее, сунул сумку ей под мышку. Она обернулась, на тротуаре белел носовой платок, блестел тюбик помады, что-то еще валялось. Она вернулась, села прямо посреди улицы на корточки и сидела так недвижно. Он схватил ее под мышки, поднял. Она сказала, прямо глядя ему в лицо: я тебя ненавижу. Он ударил ее с такой силой, что она упала. Он тоже упал, потеряв равновесие. Видимо, у него пошла кровь, потому что он прикладывал ладонь к лицу, смотрел на нее и совал жене под нос: гляди! Она не глядела. Задыхаясь, вынула из сумочки валидол, сунула под язык.
Дома он еще несколько раз спрашивал ее, что случилось, как пластинка, которую заело. Разбудишь мать, устало шепнула она, завтра я скажу тебе, что случилось. Они жили с его матерью.
Наконец он лег и мгновенно уснул.
Она пошла в ванную, сняла новые колготки, на коленке расползлась дырища. Взглянула в зеркало. Сквозь румяна проступала зеленая кожа лица. Внутренняя дрожь перешла в наружную. Слева в груди жгло. Она взяла еще одну таблетку валидола. В детстве и юности ей, бывало, хотелось умереть, чтобы обидевшие ее любимые люди плакали и мучились. Этого еще только не хватало, подумала она, морщась, воображая себе состояние мужа и его матери, когда они увидят ее мертвой завтра, и содрогаясь от страха за них. Привыкнув чувствовать за себя и за мужа, она давно подставляла свои реакции на место реакций других людей и таким образом жила в своем мире, а не в мире других людей, который на самом деле был ей неизвестен.