Мальчишки из Васильков. Повести
Шрифт:
Алешка только потянул воздух через нос. Теперь всему конец. Кузьма Петрович расскажет Лене, и ничего ему не останется ждать от нее, кроме презрения.
— Может, ты сама? — заикнулся Алешка.
— И не подумаю! — ответила мать. — Надевай туфли и пойдем!
Алешка, конечно, надел туфли. Даже причесался, стоя перед зеркалом — тянул время.
Вот, пожалуйста, посмотрите на его физиономию, полюбуйтесь. Отвратительнейшая физиономия. Веки распухли... от переживаний. Губы белые, а нос красный, будто кто-то съездил по нему. И складка поперек лба от угрюмых размышлений. А нижняя губа так и дергается — нервы
— Хватит тебе перед зеркалом торчать. И так хорош! — сказала мать. — Пойдем!
Алешка, конечно, пошел. Вперед не смотрел — под ноги...
Руки держал за спиной, будто его под конвоем вели. Один раз только повел глазами в сторону, когда проходили мимо Степкиного дома. На острове, значит, остался. Понятно! С Леной разговорчики умные ведет, сказочки рассказывает. Стишки! Ну ладно... Алешка облизал губы, пошевелил за спиной кулаком правой руки, оглянулся на мать.
— Чего зыркаешь? — спросила она. — Иди уж! Лоботряс несчастный...
Алешка шмыгнул носом, промолчал.
Кузьма Петрович сидел в кухне за столом, ел. Жена укладывала в рюкзак банки с вареньем, свертки — продукты для островитян.
— Так ты не забудь там передать, — напомнил он ей, — что Степка у меня, на острове.
Во дворе залаяла собака. Кузьма Петрович выглянул в дверь, крикнул:
— Идите, идите! Она привязана. Гости к нам, — сообщил он жене. — Клавдия Голованова с сынком.
Разговор начал Кузьма Петрович.
— Зачем, Клавдия, сынка привела? По куликам стрелял, что ли? — спросил он глядя на Алешку, стоявшего у порога. — Ишь, глаза-то...
— Хуже, — сказала Алешкина мать.
— Хуже?! — Кузьма Петрович свел брови. — По лебедю шарахнул?
— Эх, кабы по лебедю, — вздохнула мать. — Стыд такой, что и признаться страшно.
— Хе-е! — Кузьма Петрович пригладил ладонью волосы. — Выкладывай.
— Да что выкладывать — плакать хочется.
— А ты не тяни душу. Да и тороплюсь я, Клавдия, на острова надо до заката. У меня там дочка и...
— Вот об дочке то и речь.
— Уф! — вздохнул облегченно Кузьма Петрович. — Дочка там, Алешка здесь... Что могло стрястись?
— Да письмо он, окаянный, ее не отправил! Она, вишь, Кузьма, в Асканию-Нову письмо написала. Этому... что прошлым летом был здесь.
— Так.
— А Алешка, значит, — стыд-то какой! — а Алешка письмо это распечатал, прочел, а конверт Петюнчик испортил, картинку вырезал. Вот какая история, Кузьма.
— Зачем? Прочел зачем? — поглядел на Алешку Кузьма Петрович.
Алешка молчал, переминался с ноги на ногу.
— Тут так просто не разобраться, — по губам матери скользнула чуть заметная улыбка. — Получается как бы из ревности, если по-нашему, по-взрослому судить...
— Из ревности?! — Кузьма Петрович хлопнул ладонью по столу. — Ах ты ж, штиль тебе
Алешку ноги не слушались.
— Из ревности! Ах ты, бес тебе в ребро, — говорил Кузьма Петрович, пока Алешка усаживался. — Да ведь Ленка же девчонка совсем, Алешка... Да и ты, белобрысый... Неужто? Ха-ха! Мать!
— Успокойся, отец. Что ты? — сказала его жена. — Будто обрадовался чему?
— М-да, действительно, — Кузьма Петрович кашлянул, потер пальцами лоб. — Плохо это Алешка, некрасиво.
Мать толкнула Алешку в бок.
— Простите меня, — пробубнил под нос Алешка.
— Простить? Та-ак... А память у тебя хорошая?
— Ты о чем это, Кузьма? — спросила Алешкина мать.
— Я хочу спросить, помнит ли он, что в письме было написано.
— Вот оно, — сказал Алешка и вынул письмо из кармана.
Кузьма Петрович повертел письмо в руках, но читать не стал. Алешкина мать протянула ему чистый конверт.
— Правильно, — сказал Кузьма Петрович. Вложил письмо в конверт и заклеил.
— Ну вот, Алешка, — сказал Кузьма Петрович, подписав адрес. — На этот раз, надеюсь, отправишь письмо. Смотри, а то в суд подам... Такое дело — он протянул Алешке конверт. — Бери-бери, — сказал Кузьма Петрович, видя, что Алешка не решается поднять руку. — Не бойся. На этот раз тебе еще можно доверять. А в будущем — смотри сам.
Алешка взял письмо. Мать снова толкнула его в бок.
— Простите еще раз, — проговорил он.
— Ладно уж, — махнул рукой Кузьма Петрович. — Забудем пока об этом. Но Ленке я расскажу.
— А может, — заговорила Алешкина мать, — может, не надо, Кузьма?
— Надо, Клавдия. Ведь он не мое письмо распечатал. Чужое. Или сам скажешь? — обратился он к Алешке. — Смелости хватит?
— Скажу, — ответил Алешка.
Когда гора падает с плеч, жить становится легче. Алешка почувствовал это сразу же после разговора с Кузьмой Петровичем. Остались лишь два камня на сердце. Один камень — Ленка, другой — Степка. Алешка сам снимет с сердца эти камни. Для этого надо извиниться перед Леной и забыть о ней навсегда, а Степке показать, где раки зимуют. Перед Леной он извинится при удобном случае, попозже — куда торопиться? Степке же от него достанется, когда тот вернется в Гавань. Или отправится на острова сам. Цаплю трогать не станет — бог с ней, пусть живет. Но арбалет закончит и возьмет с собой, чтобы Степка лучше слушался.
К утру в Алешкином плане произошло небольшое изменение: в цаплю он все-таки выпустит одну стрелу. Если промахнется — ее счастье.
Разбирая почту, Алешка обнаружил письмо от Коли Ивановича, адресованное Кузьме Петровичу. Он мог бы, как и требовалось от почтальона, занести письмо в дом Камневых, но поступил иначе. Сунул письмо не в сумку, а в карман и похлопал значительно по нему рукой.
Быстро разнес почту, наспех позавтракал и заперся в сарае. Часа через два он появился во дворе с готовым арбалетом. Поискал мишень — выбрал дверцу курятника, прицелился и выстрелил. В доску вошел едва ли не весь наконечник стрелы.