Мальчишник
Шрифт:
Писатель Джузеппе Тароцци о композиторе Верди:
— Ему нужны были солнце, книги и музыка; воздух и небо.
И Левке нужны были солнце, книги и музыка; воздух и небо. К солнцу он выходил на набережную, стоял и смотрел на любимый Кремль, и каждый раз не выдерживал и начинал рисовать его, хотя бы на своих маленьких карточках, с которыми не расставался. Что касается книг? На бывшей Воздвиженке (проспект Калинина), напротив Библиотеки имени Ленина, на углу, где теперь подземный переход, был прежде небольшой букинистический магазин. Левка в магазине пропадал
Тароцци о Верди:
— Он даже не выходит, чтобы поесть что-нибудь, доволен галетой, намоченной в воде.
Еда для Левки — простая формальность, жизненная необходимость, и не более того. Еда может быть предельно простой. Однажды предложил Салику совсем суперпростую:
— Будем есть муку с сахаром.
У Верди было всего два костюма — один для зимы, другой для лета. Когда надо было одеваться потеплее, он брал старый отцовский плащ. Обуви только одна пара.
«Пусть на мне будет простая рубашонка, но если она будет опрятна, мне ничего больше не надо». Это Лева Федотов. В самый отчаянный мороз Левка надевал бушлатик. Обувь? Суконные на кожимите ботинки, самые простые. Летом — сандалии. Тоже — самые простые. Лишние одежды — «хламиды», «тюрьма».
— Охота вам, мошенники, таскать на своих телесах такую хламиду, как пальто! — выговаривал он друзьям.
Однажды мать умолила надеть теплое пальто. Уступил, надел. Но тут же друзьям заявил:
— Клянусь сатаною, дьяволами и одной третью черта, что завтра я уже эту тюрьму носить перестану.
Значит, в крайнем случае — бушлатик и не теплая шапка, а кепка. Перчаток и вовсе никогда и никаких. Тароцци о Верди:
— Его дни так заполнены занятиями, что времени не остается больше ни на что.
Лева:
— У меня все дни заполнены только моими занятиями.
Выходных Левка не признавал. Один из его планов на несколько дней работы: уроки, гуляние, составить конспекты по Бельгии, Голландии, Франции, экономической географии Англии, Германии. Музыка, роман, и завершает план — дневник. Дневник он писал иногда до поздней ночи. Это его «ночные беседы», которые он проводил в полной тишине и в полной сосредоточенности. Беседы веселые, гневные, философские. Масштабные и бытовые. Беседы-надежды, беседы-воспоминания.
Верди:
— Будущее — это нечто важное, к чему нужно устремляться немедленно, не теряя ни минуты.
Левка из всех наук, которыми увлекался, выбирает для устремления в будущее биологию и геологию. Это поначалу.
Тароцци о Верди:
— Встает в пять утра, скромный завтрак и сразу же за фортепиано, за ноты.
Левка вставал очень рано и часто до школы садился за фортепиано. Звук инструмента никому не мешал: стена, у которой стояло пианино, граничила с подъездом.
Верди:
— Ненавижу бесполезное в любой форме.
Лева:
— Зачем меня заставляют заниматься тем, что мне никогда не пригодится? Это же бесполезная трата времени!
И… белые, сжатые кулаки. Это относилось к «мертвым урокам», к схоластике.
Тароцци об опере «Аида»:
— «Аида» — это страстный гимн юности. В ней маэстро удалось увязать прирожденные силы души и гарибальдийскую доблесть своего вдохновения. После премьеры оперы в «Ла Скала» газета «Иль Троваторе» утверждала, что надо торжественно увековечить память об этом спектакле, передав в самый величественный из всех храмов, возведенных в честь оперного искусства, прославленное имя Верди.
Мы с Викой были в «Ла Скала». В пустом зале.
А это из Левиных общих тетрадей:
Так как у нас не работала вторая линия, по которой передавали «Аиду» (эта линия, как на грех, часто у Левки ломалась), то мне пришлось отправиться к Мишке, где я и прослушал всю оперу. Ну что это за опера. Ведь в ней участвуют прямо-таки живые люди. Не каждый композитор мог бы написать оперу так, как написал Верди свою «Аиду». Да, только благодаря «Аиде» я понял оркестровку. Верди не совал инструменты один за другим, лишь бы чтобы сказать, что, дескать, его опера заключает в себе все возможные формы оркестровки, а он подбирал инструменты со вкусом и удивительной тонкостью. Разве это не душераздирающий момент, когда предстают перед фараоном униженные пленники и Аида, увидев среди них своего отца, с криком бросается к нему. Слушая всегда этот отрывок, я начинаю дрожать, как дрожит бедный щенок под дождем. Это одно из лучших мест оперы!
…«Аида» — это Левин гимн! Марш! Соло его трубы! Но это и тихий «огонечек», потому что сам маэстро Верди сказал:
— Художник должен вглядываться в будущее, искать в хаосе новые миры. И если на этой дороге он увидит в самой дали огонечек, пусть его не пугает мрак, который окружает его, — надо идти прямо, а если даже придется упасть несколько раз или споткнуться, нужно подняться и снова идти только прямо.
Лева не пропускал ни одной трансляции «Аиды» или «Трубадура». Но главной всегда оставалась «Аида». Лева записал ее нотами по слуху, без ошибок, и никто этого в наше школьное время не узнает. Я помню одно, что у него часто не работал репродуктор на второй программе, и Лева приходил ко мне. Дело в том, что мой отец сам собирал радиоприемники. Занимался и звукозаписью — был у него так называемый шоринофон: запись производилась алмазным или сапфировым резцом на отмытую от эмульсии кинопленку. При этом надо было пинцетом беспрерывно убирать стружку. Сделал телевизор. Экран — со спичечный коробок или даже меньше. Вращался за «спичечным экраном» картонный диск с нанесенными на нем по кругу маленькими отверстиями. Сзади горела какая-то особая лампа. Когда диск вращался, отверстия на нем как бы являли собой частоту телекадров, что ли. И луч попадал на «спичечный экран». Я объясняю так, как мне запомнилось с детства. На «спичечном экране» мы с Левкой и Олегом, вопя от радости, впервые увидели телепередачу. Выступала Агния Барто. Мы ее, правда, не столько видели, сколько знали, что это должна быть она. Уже теперь, незадолго до ее смерти, я спросил у Агнии Львовны, помнит ли она свое первое выступление по телевидению? Засмеялась и сказала: «Лицо намазали чем-то невообразимо черным!»
Из дневника:
В восемь часов вечера я был уже у Мишки и начал слушать «Аиду». План я сделал весь, сидя со своей маленькой карманной книжечкой у приемника с наушником в руке. Я тут же непосредственно следил за оркестром и певцами. Записывал план одного действия за другим. То, что можно было писать словами, я писал словами, а мотивы, которые нужно было изобразить как-то иначе, я записывал графически, в виде кривых линий. Теперь у меня будет всегда со мной вся «Аида».