Мальчишник

Коршунов Михаил Павлович

Старший и младший, где же вы были на Пяти углах? Где же вам гадальщица Александра Филипповна раскидывала карты, раскрывала, может быть, «отметные книги». Что вас тревожит? Какие наведутся на вас дни? На вашу жизнь? На вашу судьбу? Ворожила. А может быть, вы глядели и в магический кристалл: стеклянный шар со свечой — и на этом шаре как будто бы выплывали ваши круги счастья и несчастья. Выплывали, приносились шепоты, превращения, счарования. Большие поэты часто большие дети. И они, как счарованные дети, могли смотреть и слушать стеклянный шар-око. Смотреть и слушать свой сближенный удел. И как рассказывает дочь Виельгорского А. М. Веневитинова — Александра Филипповна Кирхгоф предрекла Пушкину гибель. И Лермонтову на его вопрос —

будет ли он выпущен в отставку? — сказала, что его ожидает другая отставка, после коей уж ни о чем просить не станешь. Иными словами — тоже гибель.

— Победили «зло», «обман», «смерть», — сказала Вика. Она имела в виду «стабильность поэзии Лермонтова».

— Не спасла Пушкина и семейная ладанка, — напомнил я.

В семье Пушкиных с незапамятных времен хранилась ладанка с гравированным на ней всевидящим оком. Реликвия была обязательным достоянием старшего сына. Пушкин завещал ее жене, чтобы она вручила ладанку старшему сыну.

Пушкинский Дом Академии наук находится на Васильевском острове в здании бывшей петербургской таможни. Чтобы войти в рукописный отдел Пушкинского Дома, требуется у стальных дверей позвонить, и тогда, проверив, кто вы и что вы, вас впустят. За стальной дверью, уже внутри отдела, в бывшей золотой кладовой петербургской таможни, теперь хранилище рукописей. Старинная дверь комнаты запирается большим ключом, которым в прежние времена запирались соборы.

Шкафы с рукописями Пушкина и Лермонтова разделяет только массивное окно во двор. Стекла шкафов закрыты зеленой тканью. Между шкафами, под окном, деревянная, в размер окна, скамейка. На ней — старенький синий эмалированный чайник без крышки с водой и старенькое железное ведро, тоже с водой. Влажность в хранилище должна быть 50 %, а температура +20 °.

Ученый-хранитель Римма Ефремовна Теребенина проверяет показания дважды в день.

Посредине комнаты — круглый стол. Покрыт тоже зеленым. Вокруг стола — четыре стула. Пятый — в сторонке, у стены. Сквозь решетчатое соборное окно входит неяркий балтийский свет.

Можно присесть на один из стульев и побыть в тишине этого маленького собора, чтобы, как очарованному, услышать Пушкина и Лермонтова, их сближенный удел. Цепь их жизни. Единую. Они сами выстроили ее своими стихами, звено за звеном.

Пушкин в двадцать шесть лет

Благодарю за наслажденья, За грусть, за милые мученья, За шум, за бури, за пиры, За все, за все твои дары; Благодарю тебя. Тобою, Среди тревог и в тишине, Я насладился… и вполне; Довольно! С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь От жизни прошлой отдохнуть.

Лермонтов в двадцать шесть лет

За все, за все тебя благодарю я: За тайные мучения страстей, За горечь слез, отраву поцелуя, За месть врагов и клевету друзей, За жар души, растраченный в пустыне. За все, чем я обманут в жизни был… Устрой лишь так, чтобы тебя отныне Недолго я еще благодарил.

Привел меня в хранилище рукописей Камсар Нерсесович Григорьян — он возглавляет рукописный отдел. Он один из тех,

кто имеет право разрешить тронуть рукописи. Небольшого роста, седой, подвижной и неумолимый в отношении рукописей. В Отечественную войну Камсар Нерсесович сражался за свой родной Ленинград. Познакомились мы с ним в Ялте. Он читал нам свои поэтические переводы армянских классиков, а потом, конечно, разговорились о Пушкине и Лермонтове. Он знал некоторые наши с Викой публикации в газетах. Сказал: когда будем в Ленинграде, чтобы зашли к нему в рукописный отдел. Зашел я один.

— Рукописи можно тревожить не больше одного раза в год, — сказал Камсар Нерсесович. Для работы даем ксерокопии.

Я киваю. Конечно. И даже не заикаюсь о том, чтобы потревожить какую-нибудь из рукописей Пушкина и Лермонтова.

Сидим с Камсаром Нерсесовичем в бывшей золотой кладовой. Она и теперь золотая кладовая.

— Автобаза во дворе, — продолжает Григорьян, — и через форточку проникают выхлопные газы. Бич для рукописей.

— Ничего не можете поделать с автобазой?

— Скоро они переедут. Ждут, когда на новом месте включат горячую воду. Вообще наше здание очень годится для хранения рукописей: зимой — тепло, летом — прохладно.

— Чьи еще рукописи хранятся вместе с пушкинскими и лермонтовскими?

— Байрона, которому они оба поклонялись. Шиллера, Карамзина, Жуковского, Вяземского. Петра Великого, Наполеона…

— Все эти люди в той или иной степени были им не безразличны.

Камсар Нерсесович совсем недавно обнаружил дотоль неизвестное письмо Жуковского к Гречу, в котором Жуковский сообщает о дуэли Пушкина с Дантесом. Камсар Нерсесович подготовил публикацию письма с комментарием.

Вдруг Григорьян решительно придвинул к лермонтовскому шкафу стул, который стоял у стены, открыл задрапированные зеленым створки шкафа. Встал на стул, дотянулся до верхней полки — все быстро, энергично, — взял с полки стандартного вида папку, соскочил со стула, положил папку на круглый стол. Развязал завязки и вынул небольшую тетрадь.

Я сидел затаясь. Григорьян кивнул мне — глядите. Я осторожно склонился над тетрадью. Камсар Нерсесович открыл ее. На заглавном листе, на темном квадрате, я увидел белыми печатными буквами — «Черкесы». Ниже — рисунок: два пистолета, тоже — белым. Над пистолетами горкой — пули. Под пистолетами проведена линеечка с завитками по краям. И пули и линеечка — тоже белым.

Первая поэма Лермонтова, написана в 1828 году в небольшом уездном городке Чембары, недалеко от Тархан. В основе поэмы — детские впечатления о Кавказе, рассказы родственников, и прежде всего Шан-Гиреев, живших по соседству с Тарханами. Лермонтов написал поэму и сам разрисовал заглавный лист. Было ему — четырнадцать.

Передо мной заглавный лист, подлинник, который теперь потревожат не раньше, чем через год. Камсар Нерсесович положил передо мной и рукопись Пушкина с замечательным автопортретом: Пушкин нарисовал себя юношей. Рисунок в верхнем правом углу листа. Ярко сверкает на автопортрете зрачок. Я вспомнил из поэмы студентов ГИТИСа: «…и в занавеске, как сверчок, пылает Пушкина зрачок». Именно, пылает.

Рукописи старшего и младшего соединились, лежали рядом на столе. На одной из рукописей — два пистолета. Вот она, многая печаль, злое колдовство.

Когда я вышел из рукописного отдела — встретил Нину Ивановну Попову, заведующую музеем-квартирой Пушкина на Мойке.

Мы давно знакомы с Ниной Ивановной. Читали и ее последнюю статью, опубликованную в «Ленинградской панораме». Статья начиналась с абзаца: «К этой табличке «Музей закрыт на капитальный ремонт» — не так-то легко привыкнуть. И нам, хранителям последнего жилища поэта, непривычна тишина пустых комнат пушкинской квартиры».

Не дав Нине Ивановне сказать даже и слова, воскликнул: