Малёк
Шрифт:
Когда пришла наша очередь отбивать, мы начали просто ужасно и уже готовы были признать поражение, когда Саймон набрал восемь перебежек. К счастью, над горами уже давно висели тучи, и на долину обрушилась сильная гроза. Все бросились в укрытие, и мы были спасены от позорного провала. Папаша хоть и приложился к бару Мильтонов, был не в настроении декламировать Шекспира и после игры в раздевалке устроил нам настоящую выволочку. Никогда прежде мы не видели его таким рассерженным — даже я с трудом нашел в себе силы взглянуть ему в глаза. Он назвал нас «хнычущем сборищем перекормленных и избалованных маменькиных сынков, начисто лишенных честолюбия, уважения
Начал сомневаться, что наша команда доживет до следующей субботы.
15 октября, воскресенье
Свободное время. Погода стояла теплая, и мы с Гекконом поднялись к «вратам ада» с учебниками. (Учителя в последнее время то и дело твердят, что до экзаменов осталось меньше месяца.) Как обычно, книжек мы даже не открывали и все четыре часа проболтали о девчонках.
Геккон по-прежнему безумно влюблен в Кристину и пребывает в блаженном неведении по поводу того, что она спит со всеми ребятами в провинции (а если верить слухам, то и с девчонками тоже).
Вместе мы сочинили письмо к Аманде, в котором я объясняюсь ей в любви, но вместе с тем не говорю ничего конкретного по поводу наших отношений. Геккон считает, что очень важно не говорить ничего конкретного, чтобы предотвратить драматическое развитие событий. Затем мне стало так совестно, что я написал письмо Русалке, в котором рассказал о нашем провальном крикетном матче. Ей я тоже признался в любви.
За ужином в столовой кто-то пустил слух, что Джулиана и некоего Уоррена Нормингтона застали за «делишками» в лесу за запрудой, причем каждый рассказывал эту историю по-разному. Не сомневаюсь, скоро мы узнаем правду.
Гоблин сказал, что их видели издалека и казалось, будто они занимаются чем-то таким, но Джулиан утверждает, что Нормингтон всего лишь пытался проделать лишнюю дырочку в его ремне. По мне, так вся эта история попахивает жареным.
16 октября, понедельник
06.15. Спустился в душ на ощупь, не в силах разлепить глаза. (По правде говоря, когда я вошел в ванную, мне все еще снился сон. Или это был сон, или я каким-то образом телепортировался в Нью-Йорк!) Но они разлепились сами собой, когда я понял, что Щука нассал мне на ногу. Первым импульсом было броситься на него; все мое тело тряслось от злобы. К счастью, я смог сдержаться, иначе от меня остались бы рожки да ножки. Затем Щука нацелил свое орудие на Гоблина и нассал ему на спину, несказанно развеселив этим кучку старшеклассников. Гоблин ругнулся на него, а Щука заставил его съесть кусок мыла за то, что он выражался в ванной. Гоблин кашлял и давился, пытаясь прожевать мыло. (Хорошо, что он не видел, что Щука делал с этим мылом до того, как сунуть ему в рот!)
13.30. День показался менее ужасным после великолепного обеда с Папашей, к которому наконец вернулось самообладание и чувство юмора, утерянное во время субботнего матча. Я заявил, что Диккенс, цитирую, «занудный пердун без капли литературного таланта». В ответ Папаша так вытаращил глаза, что я побоялся, будто они сейчас лопнут. Откуда мне было знать, что я оскорбил одного из десяти величайших писателей всех времен (по его мнению)?
В отместку Папаша обозвал меня «недокормленным безмозглым сучонком». Я не стушевался и назвал Диккенса замшелым колонизатором. (Линтон Остин использует слово «колонизатор» как ругательство.)
На
50
Одна из известнейших детских писательниц XX века.
17 октября, вторник
15.10. Мы с Гоблином сидели на тумбочках и чистили ботинки, жалуясь друг другу на издевательства отвратительного Щуки. Я разошелся и назвал Щуку «недоразвитым безмозглым полудурком, над которым впору проводить научные эксперименты». Вдруг воцарилась тишина. Гоблин мне не отвечал. Оторвавшись от своих начищенных черных ботинок, я увидел перед собой побледневшего Гоблина, который смотрел куда-то мне за спину. Обернувшись, я увидел Щуку, который стоял за моей спиной и злобно улыбался. Он вертел в руках что-то красное и блестящее… швейцарский армейский нож.
— Так, значит, я — недоразвитый безмозглый полудурок, да? — проговорил он, перекатывая ножик между пальцев.
Я похолодел. Меня ждала беда, большая беда. Если бы Рэмбо или Бешеный Пес были рядом, но, кроме Гоблина и меня, вокруг никого не было… В змеиных глазах-щелочках Щуки я ясно прочитал: он хочет, чтобы я ползал у него в ногах и молил о пощаде. И здравый смысл подсказывал, что именно так и нужно сделать — но почему-то я не мог. Я так сильно ненавидел эту свинью, что не мог даже притвориться, что считаю его выше себя.
— Да, Щука, так и есть. Ты недоразвитый безмозглый полудурок, — проговорил я (к сожалению, мой голос прозвучал как писк). Жаль, что мой отпор вышел не очень внушительным, но я старался как мог, учитывая, что вся моя уверенность в себе куда-то пропала, я трясся от страха и голос у меня, как у девчонки.
Щука сплюнул на одеяло Бешеного Пса и зашагал ко мне, следя за мной ястребиным взглядом. Он закрыл выход, отрезав мне путь к отступлению. Сверкнуло лезвие — он выбросил нож. Я встал с тумбочки и посмотрел на него снизу вверх — должно быть, моя попытка противостоять ему выглядела смешно.
Гоблин молился и стонал, пытаясь убедить этого психопата не делать то, что ему больше всего по вкусу. У меня дрожали поджилки, но я не двигался с места.
— Знаешь, Мильтон, оскорбление старшего — серьезный проступок.
Я смотрел на него исподлобья. В груди колотился барабан, но, не считая этого звука, вокруг было тихо.
— Гоблин, исчезни, — с пугающим спокойствием проговорил Щука, точно спланировал все это до последнего слова. Гоблин выбежал из спальни довольный, что вырвался из лап этого ужасного психа. Я молился, чтобы он поскорее привел Рэмбо или Бешеного Пса.