Маленькая скандальная история
Шрифт:
Горящие ненавистью глаза женщины фокусируются на мне.
— Ника! — предупреждающе рявкает Антон, удерживающий ее за плечи.
— Уродина! — рычит она, предпринимая резкую и уверенную попытку вырваться. — Убью тебя, сука!
— Да ты же просто больная… — лепечу я, машинально отступая назад. — Просто ебанутая баба.
— Уйди отсюда, а?!
Я перевожу ошарашенный взгляд на Антона, чтобы убедиться в очевидном: эти слова он адресовал мне.
Уходить никуда не приходится, потому что в следующее мгновение он выволакивает ее за дверь. Мне хватает и доли секунды, чтобы до упора провернуть замок. Обувь
Ор Вероники и звуки борьбы после этого не стихают — лишь становятся приглушеннее. Странно, что никто из соседей до сих пор не вышел возмущаться. Сейчас их скандальность пришлась бы кстати. Видимо, тоже напуганы до усрачки.
Шатаясь, я добредаю до гостиной и, обняв себя руками, громко реву. От страха, беспомощности и унижения. Пиздец, — щелкает в голове. — Это просто пиздец. Но больше всего меня ранит пренебрежительное рявканье Антона. Подозрение, настойчивое, как недавние пинки в дверь, подкатывает к расфокусированному сознанию, нашептывая, что пусть он больше не со своей женой, но и не со мной тоже.
Долго жалеть себя не предоставляется возможности, потому что через пару минут спустя, в приоткрытое окно с улицы залетает очередная порция оскорблений.
— Ксе-ни-я Ко-вач! Ты какого хрена трахаешься с чужими мужьями?! Ксе-ния! Выходи, шалава!
Комната начинает кружиться перед глазами. Да что там комната? Весь мир. По-большому счету совершенно плевать, что подумают незнакомые тети и дядя, живущие в соседних квартирах. Меня не осуждает даже мама, да и совершеннолетия я давно достигла. Меня истязает беспомощность. Потому что я не могу остановить происходящее. Эта обезумевшая женщина своим поведением являет антипод цивилизованности, и отвечать ей можно лишь на ее языке. Взять что-то потяжелее — например, скалку, хранящуюся в кухонном гарнитуре, и со всей дури садануть ей по голове. Чего я разумеется никогда не сделаю, даже несмотря на то, что очень хочется.
— Ксе-ния!! — с издевкой продолжает завывать Вероника. — Что ты прячешься, потаскушка? Выходи и расскажи всем, для чего ты трахаешься с чужими мужьями?
Сжав кулаки, я выскакиваю на балкон. С каждой секундой идея со скалкой перестает казаться мне такой уж плохой. Она думает, что я удерживаю Антона силой? То есть это я трахаюсь с ее мужем, а не он трахает меня?
— Хватит позориться! — Антон предпринимает попытку ее увести, но она легко выдергивает руку.
— Ксе-ния!!! Ты шлюха!
От этой зарисовки я начинаю истерично хихикать себе под нос. Так твой муж еще больший шлюхан, дорогая Вероника. Вот он рядом стоит. Не хочешь его спросить, почему ему так нравится трахать других женщин и признаваться им в любви?
Ухмыльнувшись, я выставляю в воздух два средних пальца. Можно крикнуть ей что-то вроде: «Так учись сосать лучше!» или «Посади муженька на цепь, чтобы его еще кто-нибудь ненароком не трахнул!» Но не кричу, потому что не хочу добавлять к ее агонии еще больших дров. Когда Антон упоминал, что его жена — человек специфичный, он сильно скромничал. На приеме у психиатра Веронике непременно появился бы диагноз. Удивительно, что зная эту ненормальную столько лет, он не предусмотрел подобный ход событий.
Я стою на балконе около минуты, слушая поток повторяющихся оскорблений и глядя на невнятные попытки Антона усадить жену в машину, брошенную
Вернувшись в квартиру, я обливаю лицо холодной водой и закрываю окна. Крики Вероники не смолкают, и тогда решаю звонить в полицию. Дозваниваюсь лишь с пятого раза и, не пытаясь скрыть слезы и панику, объясняю ситуацию. Мне обещают, что участковый с нарядом скоро приедут. Спойлер: они не приезжают.
Ор во дворе стихает лишь минут через сорок. К тому моменту каждая блохастая собака в округе знает, где живет шлюха-Ксюша, трахающая чужих мужей. Следом за этим раздается звонок в дверь. На пороге стоит босой понурый Антон. Молча обувшись, он оценивает мое залитое слезами лицо и гладит по плечу.
— Извини за это. — Его голос звучит, словно из могилы. — Я пойду.
63
В ушах поднимается гул, а руки снова начинают трястись. Сейчас тот редкий случай, когда я теряю самообладание. Антон так просто уйдет, когда мне как никогда нужны поддержка и успокоение? Обронив одно никчемное «извини»? После того, как его сумасшедшая баба почти час поливала меня дерьмом и пыталась наброситься? И этот человек заявлял, что перекраивает свою жизнь ради меня? Да он даже заткнуть ее не пожелал, позволив беспрепятственно называть меня шлюхой.
— Ты уходишь? — От мысли, что я останусь в квартире одна наедине с унижением и паникой, мой голос истерично взвивается.
Как он может так? Он ведь видит все: и мое залитое слезами лицо, и то что мои нервы полностью сдали… Даже камень способен проявить больше эмпатии, чем проявляет он, клявшийся мне в любви.
Антон тяжело вздыхает.
— Я просто вымотан под ноль…
— А я, твою мать?! — ору я, со всей дури всадив босую пятку в пол. — Я, по твоему, полна энергии и сил?
— Не могу я сейчас остаться, понимаешь?! — Побагровев, он тоже повышает голос. — Просто остаться тут сидеть…
Я начинаю задыхаться. Суть этого послания ясна как день. Он не может тут сидеть, пока его несчастная припизднутая жена бьется в истерике где-то в другом месте.
— Я уже как-то сказала тебе, но сейчас повторюсь, — хриплю я, не трудясь вытирать вновь полившиеся слезы. — Иди-ка ты хуй, Антон. И больше оттуда не возвращайся.
Где-то глубоко теплится надежда, что после этих слов он вспомнит о том, что между ног болтаются яйца, и найдет в себе силы оказать мне хотя бы немного поддержки. Но черта с два. Пробормотав «пока», Антон выходит за дверь.
И вот тогда меня накрывает по полной. Навалившись на стену, я реву так громко, что имею все шансы повторно шокировать соседей. К букету из шока, отчаяния и унижения добавились острое разочарование, ощущение тотальной брошенности и жалость к себе.
Господи, да что же я за дура такая, если снова позволила этому перекраивателю жизни вытереть об себя ноги? Интуиция ведь подсказывала, что с ним что-то нечисто. Теперь понятно что именно. Антон не готов и не собирался заявлять миру о наших отношениях, иначе не вел бы себя так, словно в очередной раз попался на измене. Ничем другим его торопливое и жестокое дезертирство объяснить невозможно.