Маленькая торговка прозой
Шрифт:
Еще неделя.
Неделя без сна.
Журнал вышел. Как и полагается.
Мне сообщили об этом сразу.
Динь-динь, восемь часов утра. Снимаю трубку: Королева Забо.
– Малоссен?
Точно она.
– Да, Ваше Величество?
– Ваше интервью во всех киосках.
Интервью когда-нибудь все равно попадают в киоски, мне на горе.
– Вы довольны собой?
– ...
– Мне только что звонил Шаботт.
– ...
– Он в восторге.
– Что?
– Он в восторге, радуется как
– Шаботт?
– Шаботт! Министр! Ж. Л. В.! О ком я, по-вашему, говорю? Мальчик мой, вы что, еще не проснулись? Давайте-ка, готовьте себе кофе, а я вам перезвоню минут через десять.
– Не стоит, спасибо. А вы?
– Что я?
– Вы его читали?
– Оно у меня перед глазами.
– И?..
– Все замечательно, это как раз то, чего я от вас ожидала, и фотографии с видами Сен-Тропе прекрасные. Но что с вами такое, моя радость?
Кажется, я еще не пришел в себя, когда стоял у газетного киоска на углу, потому что Юсуф, киоскер, спросил меня:
– Что такое, Бен, встал не с той ноги, что ли?
– «Плейбой»! Дай скорее «Плейбой»!
– Вот, держи. Жюли не вернулась? Туго без нее, да?
Я никак не мог найти нужную страницу. Меня трясло, как наркомана в ломке. Я не смел надеяться. Я не мог поверить в прекрасную гуманность мира. Чтобы сам Шаботт, изобретатель мотодубинки, был в восторге от развенчания Ж. Л. В.! Значит, все возможно, Господи! Человек способен на все!
– Не ищи, – спокойно сказал Юсуф, – страница шестьдесят три, такая красотка на развороте, Доротея из Глазго. Можешь зайти в киоск, если хочешь, там не помешают.
Бывают дни, когда я начинаю презирать свой пессимизм. Улыбнись, третий мир! Дыши глубже, радуйся! Даже Шаботты признают, что голодные могут быть с оружием в руках! Разоружайся, третий мир, идем на мировую!
Как бы не так!
Девочка все расписала как надо.
В конце концов, у нее были вопросы, у нее были ответы, у нее был главный редактор. Они все сделали так, как и должно было быть.
Вне всяких сомнений, интервью, которое я сейчас держал в руках, представляло собой как раз тот вопросник, который мы с Жереми учили неделями. Слово в слово.
В «Тальоне» меня встретили с наполненными бокалами. Пузырьки шампанского и радость в глазах.
Не день, а сплошной праздник. Вечером Тянь читал четырнадцатую главу «Властелина денег», ту, в которой у Филиппа Агуэльтена и его молодой жены-шведки рождается первый ребенок. Роды состоялись в самом сердце долины Амазонки, в центре ужасного циклона, который вырывал деревья с корнем. Я дослушал почти до конца.
Потом мы с Джулиусом пошли на ежедневную прогулку. Я шел легкой походкой с безмятежностью человека, который лишился разом и страхов, и иллюзий. Даже Бельвиль не казался мне таким уродливым, как обычно... еще бы! Я вдруг подумал, что новые архитекторы учли в своих планах «характер» квартала. Возьмем, к примеру, огромный розовый дом на пересечении улицы Бельвиль и бульвара Ля-Виллетт; так вот, на самом верху, если внимательно приглядеться, над окном последнего этажа как будто какая-то
Мне ужасно захотелось спать. Нужно было наверстать упущенное. Я оставил Превосходного Джулиуса на кухне у Амара («Ты хорошо получился на снимке в журнале, Бенжамен, сынок, сам-то видел?») и пошел обратно один, как большой.
Они прижали меня в двадцати метрах от дома. Их было трое. Один, высокий и худой, врезался мне в пах своей острой коленкой; другой, поперек себя шире, держал меня за горло, пока третий перемалывал мои внутренности серией апперкотов, наносимых со знанием дела. Припертый к стенке ручищей здоровяка, я даже не мог согнуться от боли. Так что я лишь поджал ноги и чисто рефлексивно брыкнул боксера в грудь копытами. Он выдохнул весь жар, что был у него в легких, а я перевел дух. Рука второго так сжала мне шею, что глаза на лоб полезли.
– Что, Малоссен, захотелось правдой поделиться на первых страницах журналов?
Тощий методично разделывал меня своей дубинкой. Печенки, коленки, мягкие места. Он, похоже, собирался забить меня до смерти, вот так, у всех на виду. Я пытался кричать, но мешал язык.
– Ай-ай, как неосмотрительно, Малоссен, нужно правильно играть свою роль.
Громила с русским акцентом говорил спокойно, почти уговаривал.
– Особенно когда у тебя целое семейство на руках.
Его сверхзвуковой кулак боксера врезался в воздух в двух миллиметрах от моего носа.
– Только не по лицу, Селим. Он еще пригодится.
Боксер принялся за ребра.
– Смотри, не выкини какую-нибудь глупость в Берси, Малоссен, ты будешь отвечать только то, что должен отвечать, и ничего больше.
Легкое движение его руки – и моя физиономия впилилась в стенку; тощий в это время обрабатывал своей дубиной мои почки.
– Мы будем на месте. Неподалеку. Мы умеем читать, и мы обожаем Ж. Л. В.
В старом Бельвиле, моем родном Бельвиле, запахло порохом.
– Ты ведь не хочешь, чтобы что-нибудь случилось с Кларой?
Он как клещами сдавил мне руки. Тут я тоже хотел заорать, но на этот раз поперхнулся самим Бельвилем.
– Или с Жереми. Дети в этом возрасте такие неосторожные.
18
Книга – это праздник. В любом книжном салоне вам это подтвердят. Книга даже может походить на демократическую конвенцию в рабовладельческой Атланте. У Книги могут быть свои группы поддержки, свои опознавательные знаки, свои отряды девчонок в коротких юбках, с жезлами и барабанами, даже свои позывные, если на то пошло, как у любого кандидата в депутаты в какой-нибудь там мэрии города Парижа. Два мотоциклиста могут сопровождать ее роллс-ройс, а две шеренги республиканских гвардейцев – отдавать честь парадному шествию. Книга достойна уважения, и вполне закономерно, что ей воздают всякие почести. И даже если через две недели после знатной порции тумаков король Книги все еще пересчитывает, все ли ребра у него на месте, и трясется за своих братьев и сестер, это не мешает ему выступать в роли заправилы на празднике жизни.