Маленькая торговка прозой
Шрифт:
– Бывает.
Дивизионный комиссар подводит итог:
– Теперь, господа, вы знаете, что имеете дело со стрелком класса Тяня, только, в отличие от инспектора, у него вошло в привычку убивать – семь трупов всего, считая того заключенного, которого он порезал при побеге.
Собрание окончено.
Все поднимаются, инспектор Ван Тянь – придерживая головку спящего ребенка у себя на груди.
– Тянь, вы не слышали новости. Все указывает на то, что у нас восьмой труп на руках.
– Жюли Коррансон?
– Нет, директриса «Тальона».
– Королева Забо?
– Да, как
41
– Три дня и три ночи, дурачок.
(...)
– Раньше я тебе не говорил, чтобы не расстраивать...
(...)
– У тебя, похоже, и без того забот хватает с этими аппаратами, которые торчат из тебя со всех сторон.
(...)
– Но сегодня вечером я загибаюсь. Бессонница достала. Ты уж извини.
(...)
– Твоя Жюли опять начудила.
(Буши Жюли, Лусса! Это не Жюли, Лусса!)
– Она убрала мою Изабель.
(Буши Жюли, господи ты боже мой!)
– В среду Изабель вызывает меня в свой кабинет и между делом объявляет, что полицейские ошибаются насчет твоей Жюли.
(Та шо дэ дуй! Она права!)
– Она, дескать, разговаривала с ней по телефону, и они даже встретились.
(Нар? Вэй шень ме? Где? Зачем?)
– Она не захотела мне сказать ни где, ни зачем.
(Мадэ! Черт!)
– Она также не захотела, чтобы я ее проводил.
(...)
– Она суетилась, как блоха на сковородке. Заверила меня, что ничем не рискует; самое большее, что ее огорчало, это два инспектора, приставленные для ее же охраны, которые могли увязаться за ней. «Но я от них уйду, Лусса, ты меня знаешь!» У нее сверкали глаза, как в прежние времена подполья.
(Хоу лай! Дальше!)
– Я тебе уже рассказывал, как она отличилась во время Сопротивления?
(Хоу лай! Хоу лай!)
– Подпольные бумажные фабрики, подпольные печатни, подпольные сети распространения, книжные магазины, книги, газеты – она выпускала все, что запрещали фрицы.
(...)
– Двадцать пятого августа сорок четвертого, в день освобождения Парижа, сам Шарль сказал ей: «Мадам, вы гордость французского издательского дела»...
(...)
– И знаешь, что она ответила?
(...)
– Она спросила: «Что вы сейчас читаете?»
(...)
– ...
(...)
– ...
(...)
– Скажу тебе одну вещь: Изабель... Изабель это дух времени, превратившийся в книги... волшебное превращение... философский камень...
(...)
– Это и называется: издатель, дурачок, настоящий издатель! Изабель – это Издатель с большой буквы.
– Поэтому-то я и не хочу, чтобы твоя Жюли ее доставала.
(БУШИ ЖЮЛИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Как еще тебе это вдолбить, Лусса! Это не Жюли! Это высокий блондин, бывший заключенный Сент-Ивера, это настоящий Ж. Л. В., КЭКАОДЭ Ж. Л. В., ЧТОБ ТЕБЯ!.. Съехавший бумагомаратель,
VII
КОРОЛЕВА И СОЛОВЕЙ
Королеве и убийца – нипочем.
42
Казалось, все тучи Веркора собрались над крышей фермы. Черное небо в черноте ночи. Но гроза разразилась раньше, чем они успели столкнуться друг с другом: голос Королевы разверз небеса. Маленький пальчик Королевы гневно рубит воздух, тыча в рукопись, которую она только что швырнула на стол, под нос Кремеру.
– Это ваша автобиография, здесь речь идет о вас, Кремер, а не о ком-нибудь из ваших обычных персонажей, существующих только на бумаге! Вам придется доставить мне такое удовольствие и переписать все это в первом лице единственного числа. Вы здесь не за тем, чтобы писать от имени Ж. Л. В.!
– Я никогда не писал от первого лица.
– И что с того? Волков бояться...
– Я не сумею.
– Что еще за «я не сумею»? Вам и уметь ничего не надо, есть машины, которые прекрасно это сделают за вас, заменяешь он на я, вводишь в память, нажимаешь на кнопку, и дело в шляпе. Только не говорите мне, что вы тупее машины, Кремер, всему есть предел!
Вспышки монаршего гнева долетают и до Жюли. Голос у Королевы визгливый, скрипучий. Она именно такая, какой ее описывал Бенжамен. Королева не боится ничего. Запершись в комнате своего отца-губернатора, Жюли следит за каждым словом этой женщины, которая там, внизу, на кухне, так мастерски справляется с настоящим убийцей.
– И потом, для чего эти героические нотки в описании ваших преступлений, Кремер? Вы так гордитесь тем, что всадили пулю в бедного Готье?
Слова доносятся до Жюли, поднимаясь по печной трубе, которая обогревала комнаты губернатора в зимнее время.
– Кремер, зачем вы убили Готье?
Кремер молчит. Слышно только, как скрипит лес под порывами ветра.
– Если верить тому, что я только что прочитала, ваш персонаж прекрасно знает, почему он убил Готье. Эдакий крестоносец идет войной на заевшихся сволочей издателей – такой тип героя вы себе избрали? И вы называете это исповедью? Крестоносцы остались в легендах, Кремер, сейчас это обыкновенные убийцы. И вы – один из них. Так почему вы убили Готье?
Табельный револьвер отца у Жюли под подушкой.
– Потому что вы подозревали, что он участвовал в афере Шаботта?
– Нет.
– Нет?
– Нет, это уже не имело значения.
– Как это не имело значения? Вы убили его не за то, что подозревали в краже ваших книг?
– Нет. Как и Шаботта.
Голос у Кремера как у ученика, которого застали врасплох: отговорки... молчание... и потом вдруг истеричный приступ откровенности. Небеса разверзлись. Внезапные ливневые потоки. С самой высоты.