Маленькие дети и их матери

Винникотт Дональд Вудс

Хочу, чтобы меня верно поняли: я сознаю, что искажение неизбежно, и ничего не намерен доказывать — только иллюстрирую. Вот два примера, поясняющие, что я кое-что знаю об искажении. Пример первый: мальчик четырех лет, страдающий шизофренией. За ним ухаживают мать и отец. Ему уделяют очень много внимания, и поскольку случай не слишком тяжелый, мальчик постепенно выздоравливает. У меня в кабинете мальчик играет — изображает, как он снова рождается. Сидя у мамы на коленях, он выпрямляет ей ноги и соскальзывает на пол. Мальчик повторяет это снова и снова. Это особая игра, которая возникла в результате его особых отношений с матерью, ставшей сиделкой при своем душевнобольном ребенке. Игра включает символизацию и приближается к тому, что делают обычные, нормальные люди, а также к тому, как рождение появляется в сновидениях. Но можно ли говорить, что здесь перед нами непосредственная

память мальчика о том, как он родился? Нет — потому что его матери производили кесарево сечение. Я пытаюсь объяснить вот что: любой способ узнать прошлое пациента всегда необходимо корректировать. Я это знаю, однако символизация осуществляется.

Второй пример: женщина-истеричка, «вспоминающая», как она родилась. Она приводит подробности, она видит тревожные сны о своем рождении, и в одном из снов фигурирует доктор — в сюртуке, в цилиндре, с сумкой. Женщина помнит, что доктор говорил ее матери. Разумеется, мы имеем дело с типичным истерическим искажением, хотя не исключена вероятность, что эта женщина оперирует также и действительной памятью о своем рождении. Материал подобных снов не может быть использован в данном контексте. Конечно же, она взрослая женщина и не может не знать о процессе рождения, кроме того, после нее в семье родилось еще много детей.

В качестве противоположного примера расскажу о двухлетней девочке, играющей роль своей новорожденной сестренки. Двухлетняя девочка пытается проработать новые отношения — с младшей сестрой. Мы должны участвовать в игре вполне определенным образом. Она входит в кабинет, уже зная, чего хочет: усаживает меня на пол среди игрушек, чтобы я был «ею самою». Потом выходит и возвращается из приемной со своим отцом (лучше подошла бы мать, но там был отец). Девочка взбирается к отцу на колени, и теперь она будет новорожденной — она прыгает у отца на коленях, а потом шлепается на пол, скользнув у него между ног, и заявляет: «Я — ребеночек!» Потом она смотрит на меня (я, как вы помните, выполняю сейчас особую функцию — играю ее роль) и, как может, разъясняет, что я должен делать. Я должен очень рассердиться, расшвырять игрушки и сказать: «Я не хочу маленькую сестренку!» — или что-нибудь в этом духе. И так — раз за разом. Видите, как просто этой девочке сыграть ситуацию рождения, использовав прыжок вниз, на пол. Девочка прыгала раз десять, пока отец уже не мог этого больше вынести, и тогда она стала рождаться у отца из головы, против чего он не особенно возражал, потому что — профессор с преумной головой.

А теперь я перейду к некоторым исследованиям и буду говорить о реакции Моро. Все вы знаете о ней, и мне незачем останавливаться на том, что если головка у младенца чуть опущена, его реакция предсказуема. Здесь перед нами та частность — выделяемая в целях научного изучения, — которая характеризует недостаточно хорошее материнство, как я выражаюсь. Это в точности то, чего мать не сделает со своим ребенком. Доктора не получают пощечин, когда обращаются подобным образом с новорожденными, потому что они доктора, а матери докторов боятся. Разумеется, единичная реакция Моро не повредит психике ребенка, но если ему досталась мать, которая, узнав о реакции Моро, каждые четверть часа поднимает ребенка, вынуждая его уронить головку, чтобы посмотреть, что будет, вы не назовете ее хорошей матерью. Как раз такие вещи мать не должна делать. А ведь мать, не находящая слов от избытка чувств, когда берет своего младенца на руки, помогает ему обрести целостность.

Теперь я хотел бы рассказать о психоаналитическом лечении одной пациентки. Эта женщина нуждалась в глубокой — до стадии зависимости — продолжительной регрессии. Лечение продолжалось много лет. У меня была уникальная возможность наблюдать младенчество — младенчество, появляющееся во взрослом человеке. Ребенок, тестированный на реакцию Моро, не может рассказать о том, что происходило. С другой стороны, женщина, каждый раз возвращаясь из фазы глубокой регрессии, становилась взрослым человеком, с присущими взрослому знаниями и опытом. Она могла рассказать. Следует принимать во внимание факт, усложняющий наблюдение: женщина была не только младенцем, но одновременно и сложной личностью.

На очень ранней ступени эмоционального развития, к которой регрессировала женщина, идея «я» предельно проста. Фактически, при наличии достаточно хорошей матери, у грудного ребенка идея «я» только зарождается, или лучше сказать, в идее «я» пока не настала необходимость. В случае плохого холдинга (или при отсутствии поддерживающего окружения, что выявляет реакция Моро), его преждевременно заставляют обрести сознание — к чему младенец еще плохо подготовлен. Умей

такой младенец говорить, он сказал бы: «Вот я был и радовался непрерывности бытия. Я не имел представления о том, какая схема отображает меня, — возможно, круг». (Прерывая здесь младенца, замечу, что изготовители воздушных шариков, которыми торгуют в парках, например, на второй день Пасхи — в Англии тот же обычай — мне кажется, забывают, что именно любят дети. Дети любят простую сферу, не подчиняющуюся закону тяготения. Детям не нравятся уши и носы на шаре, надписи и все такое прочее). «Схемой, отображающей меня, возможно, был круг». (Это опять говорит младенец.) «Внезапно произошли две ужасные вещи: непрерывность моего бытия — чем только я пока и владел, в смысле личной интеграции, — оказалась нарушенной, потому что я стал состоять из двух частей — из тела и головы. Новой схемой, которой я внезапно вынужден представить себя, будет один из двух несоединяющихся кругов — вместо одного-единственного круга, о котором мне даже не было необходимости знать до того, как произошли эти ужасные вещи». Младенец пытается описать расщепление личности, а также сознание, появившееся преждевременно — в результате того, что его заставили уронить головку.

Младенцу причинили душевную боль, и это как раз боль такого свойства, которую шизофреник носит в себе, — она является одновременно и памятью, и угрозой, она заставляет человека предпочесть самоубийство жизни.

Вернусь к моей пациентке. Вы можете спросить, откуда у нее тенденция регрессировать к зависимости, и я сначала отвечу на этот вопрос. В случае так называемых «пограничных» нарушений наблюдается стремление к продвижению в задержанном эмоциональном развитии. Не существует иного способа вспомнить самый ранний эмоциональный опыт, как только пережить его вновь. А поскольку этот опыт был тогда крайне болезненным, ведь эго тогда еще не сформировалось и дополнительное эго — со стороны матери — оказалось ущербным, восстановление раннего эмоционального опыта должно проводиться в тщательно подготовленных, проверенных ситуациях, которые обеспечиваются психоаналитическим сеттингом. Более того, благодаря личному присутствию аналитика пациент — при удачном продвижении — располагает «объектом», на который можно направить ненависть, возникшую из-за недостатка поддерживающего окружения, что нарушило процесс развития.

В ситуации с моей пациенткой всплыли многие подробности первых недель и месяцев ее жизни, и мы смогли их обсуждать. Случай оказался редчайшим в моей практике. В какой-то момент анализа я обнаружил себя на кушетке с пациенткой и голову пациентки — в моих руках. Физический контакт очень редок в психоанализе, я же сделал вовсе недопустимое. Я проверил, будет ли реакция Моро, заставив пациентку уронить голову. Конечно, я предвидел, что произойдет. Пациентка испытала жесточайшую душевную муку, и объяснялось это расщеплением ее личности надвое. Отсюда мы и отправились, чтобы в конце концов понять, в чем состоял психологический смысл ее душевной муки. В конце концов пациентка открыла мне, что случилось с ее младенческим эго: она рассказала, что в какой-то момент один круг стал двумя кругами, и этот опыт является примером расщепления личности в результате недостатков в поддерживающей среде и недостатка в дополнительном эго.

Возможность провести такое тестирование у меня бывает крайне редко, поскольку моя задача психотерапевта состоит как раз в том, чтобы не допускать ошибок и промахов, вызывающих нестерпимую душевную боль. Я не могу приносить пациентов в жертву науке. Ужасно, но рано или поздно мы совершаем эти ошибки — просто в силу нашей человеческой природы. Тесты проводятся, и нам остается расхлебывать их результаты настолько умело, насколько можем. В этом единственном случае я провел тест намеренно.

Одного такого случая достаточно, чтобы убедиться: реакция Моро может как зависеть, так и не зависеть от рефлекторной дуги. Попросту говоря, не существует строгой зависимости. Неврологический фон не обязателен, реакция может быть одновременно нейрофизиологической и психологической. Одна способна меняться на другую. Я думаю, рискованно игнорировать психологию, если вы стремитесь дать полное описание.

Известно всего несколько состояний первичного страдания. К ним относятся, например, ощущение бесконечного падения дезинтеграции, расщепления и разъединения психики и физического тела. Все они имеют отношение к движению в эмоциональном развитии ребенка, у которого достаточно хорошая мать. В случае шизофрении это движение вспять. Шизофренику свойственно стремление войти в соприкосновение с процессами, которые на очень ранней фазе нарушили поступательное развитие. Такой взгляд на шизофрению дает много полезного для понимания как шизофрении, так и поры младенчества.