Маленькие повести о большом мичмане Егоркине и его друзьях
Шрифт:
Провожая гостей к трапу, он увидел несущегося к нему рассыльного.
– Тащ старшлинт, вас помощник к себе вызывает, злой страсть! – и проложил, доверительно, сочувствуя офицеру: – Матится – аж огнетушители краснее стали! – осуждающе качал головой земляк Ломоносова, прямо из Холмогор.
Извинившись и наскоро попрощавшись, старший лейтенант умчался на левый шкафут, где его поджидал тихо звереющий помощник, уже примерявший на себя статус всемогущего старпома.
Толпа представителей средств свободной массовой информации, двинулась к трапу, и не сговариваясь, прошла мимо него, скользнула на ют и вышла на оперативный
Уж сколько раз говорено военному люду любого уровня: – Нельзя оставлять прессу без присмотра, даже якобы идущую в туалет! Они хуже натовской разведки – те хоть осторожны и не лишены кое-какой чести. Эти же – наглецы и озабочены лишь своими проблемами. В основном! Но исключения встречаются! Но это уж зависит от редактора, издания, и диагноза честолюбия!
Пробираясь по кораблю, они делали съемки на ходу и приставали к народу, попадавшемуся по пути. Долго ли, коротко ли, но напали охотники за правдой-маткой на старшину Волченко, «любимца» Егоркина. Познакомились. А тот и обрадовался.
Задали они вопрос старшине умело, прямо как порядочные иезуиты.
– Миша, а скажи, тебе нравится служить на престарелом корабле, по которому уже разделка плачет? Вот другое дело – атомная лодка!
Естественно, Миша опешил, чуть не взвыл и уже обдумывал вопрос – а не заехать ли в ухо оператору? А что – это уже дельная мысль! В двадцать лет любые проблемы стараются решать быстро и просто. Ну не через суд же, честное слово?
– Да вы ничего не знаете! Да наш корабль… – начал Миша взахлеб. И понеслось. И – правильно! Как там, у древнего ордена иезуитов? «Если хочешь узнать о ком-либо (о чем-либо) хорошее – ругай, плохое – хвали!» Старо, как наш подлунный мир! Вот и Волченко стал азартно хвалить корабль. Две трети из того, что он рассказывал – действительно было правдой.
– И вот такой-то славный корабль – да на иголки списать решили! Беспредел! Коррупция!
– Как это на иголки? – опешили корреспонденты и даже оператор, и привычно напряглись при любимом слове: «коррупция».
– А так: по-нашенски означает – пустить на слом, на разделку! Может он и старый, может быть и заменить его пора! Какой-то корабль невидимка на его место придет? Фиг вам! Так ведь – некем и нечем! Так дела пойдут – так Андреевского крестового нашего флага скоро днем с огнем по всему океану не найдешь! Только, если на яхту Абрамовича прицепить! Да не по чину ему!
В этот самый момент комбат Алексей Соколов, воспитывающий свою братву за уделанную тавотом палубу, заметил на палубе что-то, от чего все внутренности провалились до самой Канады. По палубе, явно включенную, таскали профессиональную телекамеру, микрофон, и прочую лабуду. А ужас Алексея исходил из того, что он только что лично доложил Березе об успешных мирных проводах прессы. А оно вот как! Что буде-е-е-т! Даже представить страшно! Завтра его порвут на такие маленькие кусочки, что нано-тряпочки будут крупнее…
И он кинулся спасать положение. Комбату удалось тихо-мирно, не привлекая внимания, выпихнуть представителей СМИ к трапу, а потом и дальше. Еще через пять-семь минут их уже микроавтобус «Мерседес» вывозил за пределы базы.
– Уф! – выдохнул Алексей, – кажется, обошлось! Никто не видел!
Дня три, где-то – до среды, все было тихо. А потом –
Капитана 2 ранга Березу воспитывал взбешенный адмирал Гаврилов, а вот самого комдива – где-то за час до этого – сам начальник штаба флота. Нетрудно предположить, что он сразу же после 08.00 имел разговор с Москвой. В официальных ответах звучало, что решения о выводе «Михайловского» из состава ВМФ не было и не предвидится. Слухи, озвученные на канале «Форвард-тиви», основанные на откровенности какого-то старшины-срочника, вообще не имеют под собой никакой почвы! Вот так вот!
Гаврилов очень сожалел, что не может посадить Волченко суток на десять на гауптвахту. За что? Да хотя бы за грязный воротничок или нечищеные ботинки! Да только уже давно нет этих учреждений в помине, и не предвидятся они и в ближайшем будущем! И ничего он ему сделать не может – даже уволить в запас, к растакой-разэдакой мамане не получится! Волченков – срочник, служащий «от и до». Хотя, положа руку на сердце – устами младенца глаголит истина! Что верно – то верно!
– Ты, дорогой мой Волченко, стал всероссийской звездой! А я ведь предупреждал всех вас, – вещал Егоркин перед строем матросов и старшин БЧ-3, – как увидели прессу на корабле – так валите прочь, куда глаза глядят! Все поняли, кроме Волченко. Фамилия у тебя такая – хищная и наглая! А что ты тут из себя телка строишь – так это чистой воды маска! Простачка и глупыша маска! А мне, старому дурню, урок! Опят общения с бойцами – не есть универсальный подход! – посетовал старший мичман. Тут Палыч – сан снял свою шикарную фуражку севастопольского пошива, задумчиво почесал затылок и, решившись, резюмировал:
– Но! Надо мне и еще кое-кому надо честно признать – в спасении «Михайловского» от иголочных подушек, ваша роль, товарищ старшина второй статьи, будет в числе первых. Хотя бы некоторое время! Хорошо то, что хорошо кончается!
Поскольку вокруг корабля развернулись такие баталии, офицеров не наказали. Так, пожурили, пообещали, да и забыли, положив их судьбу вместе с судьбой корабля в долгий ящик.
– Я не злопамятный! – заверил Гаврилов, – Бог вас простит! А я просто запомню!
Как-то потом, опять случилась пятница. Жизнь-то идет, рамочка по календарю скользит. И опять Береза вызвал его себе в каюту, поздно вечером, уже после отбоя.
Балуясь действительно хорошим чаем, Палыч рассматривал фотографии в каком-то московском журнале.
– И что это за живопись, товарищ командир? – спросил Александр Павлович, еще не поняв.
На одной из глянцевых фотографий, посвященных Мурманску и ресторану «Полярные зори», были отмечены мужская и женская фигура. Мужчина был в форме капитана второго ранга, и недвусмысленно обнимал в танце свою даму.