Маленький белый «фиат»
Шрифт:
— Ну, за него ты могла бы выручить и больше. Я должен был тебе шесть тысяч. Мы бы расквитались, если бы ты выручила за него шесть тысяч, а так я тебе еще должен полторы тысячи.
— Ты мне ничего не должен. Мне очень жаль, — ей было так стыдно, что она не поднимала глаз.
— Не переживай об этом. Ты и так в отчаянном положении.
— С чего ты решил, что я в отчаянном положении? — спросила она.
— Я думаю, что если бы я убил принцессу, — сказал он, — то оказался бы в весьма отчаянном положении.
Когда он услышал в новостях о белом фиате, он сразу подумал о Веронике и попытался вычислить, могла ли она быть там в это время. Но, в конце концов, она же его бросила, и он поехал
— Ты по уши в дерьме, да?
Она кивнула.
— Ну, то есть в полном дерьме?
Она опять кивнула.
— Что же ты мне не рассказала?
Она подтвердила догадки Жан-Пьера и рассказала о попытках выпутаться из создавшегося положения, которое казалось все более безнадежным. В своем рассказе она опустила лишь историю с полуденным механиком, полагая, что сейчас упоминание об этом эпизоде покажется неуместным.
— У тебя остались какие-нибудь деньги от продажи стерео? — спросил Жан-Пьер.
— Да.
— И вместо того чтобы потратить их на ремонт машины, ты собираешься купить новую к приезду родителей из Африки, ведь так?
— Да.
— И перед тем как привести в гараж новую машину, ты хочешь незаметно избавиться от старой, так?
— Да.
— Ну, скажу я тебе…
— Что?
— Не хотел бы я оказаться на твоем месте.
Его глаза вдруг наполнились печалью, словно щелкнул какой-то выключатель. Жан-Пьер приник к ней и запустил язык ей в ухо. Он брыкался и тихо ржал, как испуганный пони, а после, положив голову ей на живот, выплакался по дядюшке Тьерри.
— Оставайся на ночь, — сказал он.
— Не могу, Цезарь остался в саду.
— Тогда можно я с тобой пойду? Ты покажешь мне машину, погуляем с Цезарем в парке. Я соскучился по нему.
— Правда?
— Конечно, мне вас обоих не хватало.
— А ты не сердишься на меня за то, что я сделала?
— Есть немного. По правде говоря, очень сержусь, но это пройдет.
— Спасибо, — она улыбнулась, — конечно, ты можешь пойти со мной.
Она приглашала его не из жалости или чувства долга — и это было довольно странно — и не в благодарность за то, что он не позвонил в полицию. Это было что-то совсем-совсем другое. Она приглашала его домой потому, что ей хотелось этого.
Глава 5
— Правильно, — сказала Вероника, бросая отвертку, — решено!
— Что решено? — спросила Эстелла, продолжая подметать пол в гараже. Она понятия не имела, о чем говорит Вероника.
— Я еду в Лондон.
— А зачем ты едешь в Лондон?
— Мне отрежут палец на ноге, — сказала Вероника.
— Ладно, — сказала Эстелла. — Вперед, поезжай. Увидимся, как вернешься.
Года за полтора до этого Эстелла и Вероника ездили в Лондон к своей подруге Фуонг, которая уже несколько месяцев изучала там кости динозавров. В первый же вечер они отправились на вечеринку в дом к приятелям Фуонг по колледжу. Разговор, как это обычно бывает, когда в нем принимают участие англичане, шел главным образом о питании лошадей и насильственном кормлении гусей. Англичане, заводя разговоры на эти темы, принимают вежливые улыбки француженок за свидетельство подлинного веселья и умудряются как-то убедить самих себя, что они очень даже в тему и что им, возможно, обломится ой-ля-ля, как они это обычно называют. Эстелла и Вероника прежде уже бывали
— Прошу прощения за опоздание, — сказал он хозяину вечеринки, и Вероника при этом навострила уши, — но в больнице просто засада.
Побоявшись упустить первенство, она подскочила и представилась:
— Привет, меня зовут Вероника, я из Франции.
Ее английский был хорош, но его французский лучше. Он объяснил, что язык выучил в школе и год проработал в организации «Врачи без границ», а потому оба говорили большей частью по-французски. Примерно час спустя она оставила его и залучила к себе Эстеллу и Фуонг.
Те уже давно оставили мысль о бегстве в другое место, а поскольку Вероника обрабатывала намеченную жертву, то они пристроились в углу за игрой в настольный кегельбан. Довольно быстро они втянулись в игру, поскольку у Фуонг открылось тактическое мышление, а Эстелла начала играть все более агрессивно. Невнятное удовольствие от игры они расценили как торжество человеческого духа перед лицом напасти — так военнопленные коротают время за игрой в шахматы, — за неимением доски и фигур шепотом обмениваясь ходами и полагаясь при этом исключительно на память. Однако к тому времени, как перед ними вновь появилась Вероника, они почувствовали, что для одного раза сыграли уже достаточно, и приготовились выслушать ее.
— Жизнь — чудесная штука, — заявила им Вероника.
— С чего бы это? — спросила Фуонг, которая точно знала, почему.
— Ну, мы рождаемся, а затем идем в школу, оканчиваем ее с весьма скромными познаниями, но не потому, что глупы, а потому, что в классе не сосредоточиться, а по вечерам есть занятия и поинтересней, чем домашнее задание. Затем идешь на курсы фотографии, чтобы хоть чем-нибудь заняться, и оказывается, что у тебя неплохо получается. Помимо этого, жизнь преподносит тебе пару уроков вроде того, что на самом деле — сенбернар очень большой, а цыплята не едят сыра, а иногда тебе приходится заниматься скучной работой, чтобы как-то прожить. Ну и вроде того. Это тяжелые уроки, но они помогают превратиться из девочки в женщину. Встречаешь парней, с некоторыми из них ты на время остаешься, от других отделываешься как можно быстрее. И вот когда тебе уже двадцать один год, в Лондоне ты встречаешь красивого молодого доктора, влюбляешься и выходишь за него замуж. Вот так просто. И тот, кто говорит, что жизнь — сложная штука, пусть заткнется, ибо он не знает, о чем говорит.
— Так он тебе нравится? — спросила Эстелла. — Ты об этом нам пытаешься сказать?
— Да. Я думаю, что он очень мил.
— И ты собираешься еще с ним встретиться?
— Конечно. Мы завтра днем встречаемся, и он повезет меня на лодке на Серпантин, чем бы это ни оказалось. Пока я здесь, мы еще несколько раз с ним увидимся, а потом мне надо поехать домой, чтобы подготовиться к выставке и позаботиться о Цезаре. — Она вздохнула. — Нам, конечно, будет тяжело в разлуке, и он навестит меня в Париже, а через некоторое время он пригласит меня переехать к нему в Лондон, и я соглашусь, хотя мне придется навещать Цезаря и наблюдать за ходом моих многочисленных выставок в Париже по нескольку дней кряду не реже двух раз в месяц, и тогда у нас будет помолвка. А вы будете подружками невесты — что бы вы хотели надеть?