Маленький человек, что же дальше?
Шрифт:
— Вот и отлично, — говорит Яхман. — Не спускайте с него! глаз. Разговаривайте со мной как ни в чем не бывало. Только не называйте имен, а тем более — мое имя. Рассказывайте что-нибудь!
«Что случилось? — проносится в голове Пиннеберга. — Что ему надо? И о матери ни слова не сказал».
— Да говорите же что-нибудь, — наседает Яхман. — Рассказывайте! Ведь это просто нелепо: идут двое рядом и молчат. Это бросается в глаза.
«Бросается в глаза? — недоумевает Пиннеберг. — Кому?»— И вслух:
— Отличная стоит погода, вы согласны, господин…
— Поосторожнее, брат, — шепчет Яхман, и нарочито громко: — Да, погода и вправду хоть куда.
— Но дождичек все же не повредит, — продолжает Пиннеберг, задумчиво рассматривая спину седого господина, идущего на три шага впереди них. — Суховато все-таки.
— Да, дождичек не повредит, — сразу же соглашается Яхман. — Только не в воскресенье, как по-вашему?
— Нет, конечно, нет! — отвечает Пиннеберг. — Только не в воскресенье!
И тут он чувствует, что иссяк, решительно иссяк. В голову ничего не приходит. Он искоса взглядывает на Яхмана и замечает, что тот уже не пышет здоровьем, как прежде. И еще он замечает, что Яхман тоже напряженно вглядывается в спину седого господина, идущего перед ними.
— О боже, да говорите же что-нибудь, Пиннеберг, — нервничает Яхман. — Ведь есть же у вас что рассказать. Когда я встречаю знакомого, с которым не виделся полгода, у меня всегда находится что рассказать.
— А сейчас вы сами назвали меня по имени, — констатирует Пиннеберг. — Но куда, собственно, мы идем?
— К вам, куда же еще? Я иду вместе с вами.
— Тогда нам нужно было свернуть налево, — замечает Пиннеберг. — Я живу теперь в Альт-Моабите.
— Ну, так чего же вы не свернули? — сердится Яхман.
— Я думал, нам нужно идти за тем седым господином…
— Ах ты, боже мой! — говорит Яхман. — Неужто до вас еще не дошло?
— Нет, — признается Пиннеберг.
— Так вот, идите в точности так, как если бы вы шли домой. После я вам все объясню, а пока разговаривайте со мной.
— Тогда нам опять налево, — замечает Пиннеберг.
— Ну и прекрасно, ну и идите себе налево, — сердится Яхман. — Как поживает ваша супруга?
— У нас родился мальчик, — в отчаянии говорит Пиннеберг. — Жена здорова. Не могли бы вы мне объяснить, что, собственно, произошло, господин Яхман? Я чувствую себя болваном.
— О господи, надо ж было назвать мое имя! — кипятится Яхман. — Теперь он наверняка пойдет за нами. Вы уж теперь хоть не оглядывайтесь, милейший!
Пиннеберг — ни звука, Яхман после вспышки — тоже ни звука. Они проходят квартал, затем, свернув за угол, — еще квартал, переходят улицу — и вот они на пути, которым Пиннеберг всегда ходит домой.
В светофоре красный свет, придется подождать.
— Вы еще видите его? — тревожно спрашивает Яхман.
— Но ведь вы же не велели… Нет, я его больше не вижу. Он еще раньше прошел прямо.
— Ах так! — произносит Яхман, и в голосе его слышится облегчение. — Стало быть, я опять ошибся. Порою мне мерещатся призраки.
— Так не объясните ли вы мне, господин Яхман…— начинает
Пиннеберг.
— Нет.
— Это совершенно излишне, господин Яхман…
— Я сам знаю, сам решаю, что лишне, а что не лишне, молодой человек. — О, как он сразу взыграл, этот Яхман! — Цветы и пралине? Против этого не устоит ни одно женское сердце. Правда, ваша мамаша устоит, ну да что о ней толковать, она — особый случай! Итак, цветы и конфеты. Постойте, я сейчас.
— Только не надо…
Но Яхман уже скрылся в кондитерской. Две минуты спустя он выскакивает оттуда:
— Вы хоть имеете представление, какие конфеты любит супруга? Как насчет пьяных вишен?
— Об алкоголе не может быть и речи, господин Яхман, — укоризненно говорит Пиннеберг. — Ведь она еще кормит.
— Ах да, она кормит. Ну, разумеется. А собственно, что значит — она кормит? Ах да, она кормит ребенка. Ну, разумеется! И в таком случае нельзя есть пьяных вишен? Вот не знал! Да, нелегко жить на свете, доложу я вам.
Дотолковавшись до сути, он снова скрывается в кондитерской и немного погодя возвращается, обремененный большущим пакетом.
— Господин Яхман! — с тревогой произносит Пиннеберг. — Так много? Право, не знаю, как примет все это жена…
— А почему? Никто не заставит ее съесть все зараз. Это потому только, что я не знаю ее вкуса. Столько разных сортов. Ну, а теперь глядите, как бы не пропустить цветочный магазин…
— Нет, уж это вы оставьте, господин Яхман. Это уж чересчур.
— Чересчур? Нет, вы только послушайте, что говорит этот молодой человек! Да знаете ли вы вообще, что такое чересчур? |
— То, что вы собираетесь поднести цветы моей жене!
— Не-ет, молодой человек. Чур на одного, а через чур — ни для кого — вот это действительно чересчур. На этот счет существует анекдот, только вам я его рассказывать не стану, у вас нет вкуса к подобным вещам. А вот и магазин…
Яхман останавливается, что-то соображая.
— Понимаете, очень уж не хочется подносить вашей супруге этакие гильотинированные цветочные трупы — лучше уж взять цветы в горшке. Это более подходит для молодой женщины. Она все такая же белокурая?
— Господин Яхман, прошу вас!..
Но Яхман уже исчез. Проходит порядочно времени, и вот он появляется вновь.
— Вот такой магазин, господин Пиннеберг, как раз подошел бы вашей супруге. Надо бы ей это устроить. Где-нибудь в хорошем районе, где эти идолы ценят, когда их обслуживает такая красавица.