Маленький человек из Архангельска
Шрифт:
Полицейские взглянули друг на друга. Сюда явно давно не входили — следов никаких не было. Шляп они не сняли; Баскен докурил сигарету и бросил ее в уборную.
— Здесь одежда? — спросил он, указывая на зеркальный шкаф.
Иона открыл обе дверцы, и инспектор пробежал пальцами по платьям, пальто, потом по костюмам и пальто Ионы.
— У нее не было другого пальто?
— Нет.
На дне шкафа лежали три пары туфель Джины, тапочки и туфли Ионы — весь их гардероб.
— Это и есть та самая шкатулка?
Иона решил, что, пока он ждал в приемной,
— Откройте, пожалуйста.
Он снова достал ключи, поставил шкатулку на кровать и откинул крышку.
— Я думал, она пустая, — удивился Баскен.
— Я этого не говорил.
В шкатулке оставалось около полусотни прозрачных конвертов; в каждом была или марка, или открытка с маркой.
— Так что же она взяла?
— Примерно четверть того, что здесь было. Все они вместе с конвертами не влезли бы к ней в сумочку.
— Она взяла самые редкие?
— Да.
— Как она их отличила?
— Я ей показывал. Кроме того, они лежали сверху: я недавно их просматривал.
Двое мужчин обменялись взглядом за его спиной: они, видимо, считали его сумасшедшим.
— В доме есть оружие?
— Нет.
— У вас никогда не было револьвера?
— Никогда.
Сопровождающий Баскена полицейский внимательно осмотрел пол, голубые занавески, обои в голубой и розовый цветочек, словно пытаясь отыскать следы крови.
Затем он тщательно оглядел все вокруг туалета и ушел осматривать уборную. Баскен тем временем залез на стул со сломанным сиденьем и заглянул за шкаф, потом стал один за другим выдвигать ящики комода. Верхний принадлежал Джине; здесь все валялось в беспорядке: три ночные рубашки, трусики, лифчики, две комбинации, которые она почти никогда не носила, чулки, потрепанная сумочка, пудреница, две упаковки аспирина и резиновая груша. В сумочке инспектор обнаружил носовой платок со следами помады, мелочь, рекламный карандаш и корешок чека на двести двадцать семь франков за какую-то покупку в универмаге.
В ящике Ионы порядка было больше; рубашки с одной стороны, пижамы — с другой, носки, трусы, платки и жилеты посредине. Лежал там бумажник, подаренный ему Джиной на день рождения: он не пользовался им, находя его слишком красивым. От бумажника еще пахло кожей, и он был пуст.
В нижнем ящике вперемешку лежало все, что некуда было девать: лекарства, два зимних покрывала, щетка для шляп с серебряной накладкой, которую им подарили на свадьбу, шпильки для волос и две ненужные рекламные пепельницы.
Баскен не забыл и ящик ночного столика: там обнаружились очки, снотворное, бритва и фотография обнаженной Джины. Снимал ее не Иона, не он и положил ее туда. Ее сделали задолго до их свадьбы, когда Джине было около двадцати; грудь у нее уже была полной, но талия тоньше, бедра изящнее.
— Посмотри, — сказала ему Джина однажды, когда почему-то вдруг стала наводить порядок в своих вещах. — Узнаешь меня?
Фотография действительно был нерезкой, мутной.
Джина стояла у кровати, разумеется, в номере гостиницы; чувствовалось,
— Ты не находишь, что тогда я была лучше?
Он возразил.
— Я храню ее для интереса и сравниваю. Придет день, когда никто не поверит, что это я.
Она смотрелась в зеркало, выпятив грудь и похлопывая себя по бедрам.
— Эту фотографию снимал не я, — поспешил заявить Баскену Иона. — Здесь она гораздо моложе.
— Вижу, — отозвался, опять с любопытством взглянув на него, инспектор и обратился к коллеге:
— Пошли вниз.
Это походило на распродажу, когда личные вещи семьи кучей сваливают на тротуаре, а зеваки ходят и щупают их. Но пусть перерывают его берлогу: какое это имеет значение теперь, после того, что с ним сделали?
Иона чувствовал себя чужим не только у себя дома, но и в жизни вообще.
8. Дрозд в саду
В ту минуту, когда они, направляясь из спальни в кухню, проходили через каморку, Иона машинально взглянул в лавку и увидел прилипшие к витрине лица; ему показалось даже, что какой-то мальчишка, который, должно быть, зашел в дом, поспешно выскочил на улицу, вызвав взрыв смеха. Полицейские осмотрели все: стенной шкаф с продуктами, весы, мельницу для кофе, швабры, висевшие за дверью, содержимое шкафов, ящик стола; с особой тщательностью они исследовали топор для мяса и разделочные ножи, словно искали подозрительные следы. Прошли во двор, где Баскен указал на дом Палестри.
— Это окна родителей Джины?
— Да.
Одно из них было окно комнаты, где когда-то жила Джина и которую занимал теперь Фредо.
Больше всего времени отняла каморка. В ящиках было полно разных бумаг, набитых марками конвертов с пометками, смысл которых инспектор заставил объяснить; он долго листал русский альбом, посматривая на Иону.
— Марки других стран вы так не выклеивали?
Ионе оставалось лишь согласиться. Он знал, какой вывод они сделают.
— Тут у вас есть все серии советских марок. Я впервые их вижу. Как вы их достали?
— Они везде есть в продаже.
— Вот как!
Когда двое мужчин проследовали в лавку, зеваки разошлись; полицейские проверили, не лежит ли что-нибудь за рядами книг.
— Вы недавно прибирались?
Неужели тот факт, что он сделал на полках большую уборку, чтобы хоть чем-нибудь заняться, тоже используют против него? Впрочем, ему было все равно. Защищаться он больше не собирался.
Утром — Иона не мог сказать точно когда, да это было и не важно, — он сломался. Казалось, что перерезана какая-то нить; точнее, он внезапно пришел в состояние невесомости. Смотрел на обоих — инспектора и Дамбуа, добросовестно занимавшихся своим делом, но их хождение туда и сюда, жесты, произносимые ими слова не имели к нему никакого отношения. Кучка людей у дома все еще наблюдала, но он даже не взглянул на них, не поинтересовался, кто именно там стоит: для него это было всего лишь движущееся в солнечном свете пятно.