Маленький человек
Шрифт:
— Солдаты строили, — со знанием дела сказал один, погладив стены.
— Ничего, когда ихним детям достроим, у них уже и внуки подрастут, — скидывая сапоги, сплюнул пскович. — Без работы не останемся.
Жена хозяина, рано постаревшая женщина с седыми, собранными в пучок волосами, приносила им горячие пироги, которые заворачивала в полотенце, чтобы не остыли.
— Худые вы какие, — качала она головой и семенила по двору за добавкой, поправляя выбившиеся волосы.
Женщина любила сидеть на раскладном стуле, слушая их споры, напоминавшие о детстве, прошедшем в военном
— Пироги с мясом, — улыбалась она, глядя, как нетерпеливо топчутся мальчишки, — а один — с перцем.
— С перцем?!
— Да, с чёрным перцем. На счастье. Кому попадётся, тот должен съесть его — и будет счастливым. Такая примета.
— Тоже мне, счастье, полный рот перца, — ворчал пскович, а сам ревниво смотрел, не попался ли кому-нибудь «счастливый» пирожок.
Пингвин, выкатив глаза, заголосил, и женщина захлопала в ладоши.
— Вот и счастливчик! Ешь всё, счастье нельзя выплёвывать!
Собрав тарелки, женщина отправилась домой, а пскович нагнал её у забора.
— Тётенька, а можно, я от вас домой позвоню?
Но её добрые глаза стали маленькими и острыми, как перец:
— Не положено, — отрезала она голосом командира части.
А когда строительство дома было закончено, за солдатами вновь приехал сержант на стареньком, сердито кашляющем грузовике. Женщина, перекрестив ребят на дорогу, сунула им пакет пирожков, а потом долго смотрела вслед отъезжающей машине, опершись на калитку.
— Ещё один домик — и к мамкам! — крикнул из кабины сержант. — Кто вы были до армии? Сопляки! Бездари! А теперь у вас специальность, вернётесь домой, пойдёте на стройку, такие деньжищи будете заколачивать — ух! Последний домик остался.
Но когда машина притормозила на повороте, Пингвин, перескочив через борт, кинулся в лес, не разбирая дороги.
— Куда, стой! — кричал сержант, но солдата и след простыл.
Он не рискнул искать его в лесу, боясь, что разбегутся и остальные, а, вернувшись в часть, отправил на поиски дезертира солдат с собаками. Пингвина искали несколько дней, пока лохматая овчарка, захлёбываясь лаем, не бросилась к дереву, на котором он висел, удавившись на ремне.
Приехавший за гробом отец, такой же низкорослый и толстый, не увидел, как похудел и вытянулся его сын. Деревянный, необитый гроб был заколочен, и он водил шершавыми руками по крышке, словно пытался ладонями разглядеть сына. Командир части, откашлявшись, выразил соболезнования, а сержант выдал вещи, пропахшие лесом и смертью.
Отец крутился вокруг части, собирая намёки и недомолвки, из которых складывалась жизнь сына в армии, а когда понял, что случилось, подкараулил командира части, сжимая кулаки. Но тот, глядя сверху вниз на коротышку, показал в сторону морга, где стоял гроб с сыном:
— Забирай его и вали отсюда! Вернёшься, здесь же и останешься.
Плюща носы о стекло, солдаты прилипли к окнам казармы, а когда командир задрал голову, отпрянули в разные стороны, словно он мог запомнить их лица.
Санитары погрузили гроб на крышу старенькой
В комнате Лютого всё было вверх дном: кругом валялась одежда, мятые бумаги и чертежи, книги были выброшены с полок, словно птицы из гнезда, а матрас со вспоротым пузом распластался на полу. Широкоплечий парень сосредоточенно листал телефонную книгу, а Саам, сутулясь на табуретке, курил, смахивая пепел на пол.
— Может, это вообще не он был? — спросила Лютая, устало прислонившись к двери. Она была растрёпанная, под глазами синели бессонные ночи.
Саам затушил окурок о подошву и, оглядевшись, бросил в угол.
— Ну, уж остальных — точно не он! — покачала женщина головой.
— А кто? — флегматично спросил бандит, разглядывая ногти.
Лютая подошла ближе, нервно теребя пояс халата.
— Да он же тряпка, им полы можно вытирать, собственной тени боится и спит с ночником!
— Твоя дочь видела, как он стрелял?
— Она уже сама не понимает, видела она это или нет. Иногда ей кажется.
Переглянувшись, Саам с помощником расхохотались.
— Ну, я-то своим глазам верю! — ухмыльнулся Саам, разглядывая Лютую. — И если я видел, как стрелял твой муженёк, никто меня не убедит, что Могила сам застрелился!
Дочь Лютого, прильнув к двери, притаилась в ванной. Услышав тяжёлые шаги бандитов, она осторожно набросила крючок. Сидя в темноте, Василиса слушала, как у соседей шумит вода, и снова перебирала в памяти события того вечера. Вначале она знала, что отец убил Могилу, ведь всё случилось на её глазах. Но потом появились сомнения, подтачивающие память, как вода камень, и ей стало мерещиться, что отец не стрелял, или стрелял, но не попал, что был ещё второй выстрел, и третий.
— Как только проявится, сразу звони! — пролаял напоследок Саам. — Не забывай, что он опасен!
— А что ты с ним сделаешь? — спросила Лютая, и Василиса, зажав рот ладонью, затаила дыхание.
Но Саам не ответил, и по его многозначительному молчанию Василиса поняла, что отец не вернётся.
Закрыв за бандитами дверь, Лютая прошла на кухню, достала из буфета початую бутылку и, щедро плеснув в кружку, выпила одним глотком. Кусая губы, она вспоминала, как Лютый, напившись, ввалился к ней в комнату среди ночи. Она уже спала, и муж долго шарил по стене, пока не нашёл выключатель.
— Сколько можно?! Ну сколько можно?! — повторял Лютый, пошатываясь из стороны в сторону. Он хотел крикнуть: «Я такой же человек, я страдаю от одиночества, которое топлю в телевизоре, а вы, единственные близкие мне люди, травите меня, как зверя!» Но язык заплетался, и Лютый, как заведённая кукла, повторял:
— Я… человек, вы… звери! Я… человек, вы… звери! Я! Человек! Вы звери!
— Да заткнись ты! — застучала дочь в стену. — Спать не даёшь!
И Лютый, размахивая руками, как ветряная мельница, поплёлся в свою комнату, продолжая бубнить вдруг открывшуюся ему истину: «Я человек, вы звери».