Маленький человек
Шрифт:
Глядя в спину уходящему следователю, Саам вспомнил, как он крутился вокруг Северины, уговаривая её рассказать всё, что знала. Пичугин караулил её у ворот детдома, ловил на дискотеке, таскался следом, как увязавшийся пёс.
— Ты ведь всё время была с ними, они тебя убьют, — пугал он девушку. — А если всё расскажешь, мы возьмём тебя под защиту.
— Я ничего не видела, ничего не знаю. — упрямо твердила Северина, наматывая локон на палец.
Следователь заходил с другой стороны:
— Пойдёшь как соучастница!
Северина молчала, хлопая ресницами, будто не понимала, о чём речь.
— Девочка, — сдавался Пичугин, — ты же такая молоденькая, что же ты делаешь.
— Я ничего не делаю, — словно дятел, долбила Северина, и капитан утирал со лба пот.
Как-то он принёс ей плюшевую игрушку и, краснея от нелепости подарка, всё же вытащил его из сумки. Девушка прижала мишку к груди, как родного, и никогда с ним не расставалась. Следователь часто встречал её в городе с ним в обнимку, и ему хотелось взять её на руки, как эту игрушку.
А когда Северину арестовали у школы, где она продавала героин, игрушку выпотрошили и нашли пакетики с белым порошком. Северину отвели в камеру, а вывернутого наизнанку мишку выбросили в мусорный бак, из которого он выглядывал, как подкидыш.
В камере Северина свернулась на узкой лавке и тут же заснула под капель ржавого умывальника, но полицейская тётка с жёсткими, как щётка, волосами разбудила её, заставив отвечать на вопросы. Вкрадчивым голосом она выспрашивала про друзей, наркотики и жизнь в детском доме, но выходило фальшиво, и девушка кривилась, отмалчиваясь или отвечая невпопад.
— Тебе нравится в детском доме? — глупо спросила тётка и зарделась.
Северина демонстративно отвернулась к стене.
— А кто дал наркотики?
— Нашла на улице.
— Ты плохо кончишь, — зло сверкнула глазами тётка, выходя из камеры.
В прокуренном кабинете собрались опера, тусклая лампочка устало щурилась, едва освещая их уставшие, сонные лица.
— Если бы она стояла у школы, где мои учатся, я б её своими руками, — сложив руки на горле, показал долговязый.
— С неё что взять, — отмахнулся другой. — Сам знаешь, для кого она торгует.
— Мы их, туда-сюда, ловим, а прокуратура выпускает, — перебив его, разрезал воздух ладонью толстяк.
— Давай поменяемся местами, — хохотнул долговязый. — Пусть прокуратура ловит, а мы будем выпускать.
Все трое замолчали, уставившись в пол. Выкурив сигарету, толстяк спустился в изолятор.
— Наркотики, туда-сюда, бандиты, — чесал он затылок. — А тебе всего четырнадцать. Что же дальше?
Северина лежала, не шелохнувшись. Опер со всей силы тряхнул её, так что девушка свалилась с лавки.
— Ну, ты выбирай, малышка, — почувствовав, что не рассчитал силу, он помог ей подняться, — либо, туда-сюда, в тюрьму, либо всё рассказываешь, — вытащив из папки протокол,
— Я не малышка, — оттолкнула его Северина, потирая ушибленное колено.
— Кто тебе дал наркотики?
— Нашла на улице.
— А что делала у школы?
— Ждала подружку.
Опер сплюнул, растерев плевок ботинком. Одной рукой он заполнял протокол, положив его на колени, а второй чесал затылок, не понимая, зачем выковыривает показания, как грязь из-под ногтей, если на бумаге они будут отличаться от услышанного, как «вор» и «ров».
— Кто тебе дал наркотики?
Северина молчала.
Однажды опер, обходя с проверкой притоны, столкнулся с Могилой. Оседлав стул, бандит жевал тишину, уставившись толстяку в переносицу, и у полицейского насквозь вымокла рубашка. Кивнув своим охранникам, Могила поднялся и, протиснувшись мимо прижавшегося к стене опера, почувствовавшего на животе холод спрятанного под курткой пистолета, вышел из квартиры. С тех пор, услышав его имя, полицейский чувствовал холод на животе, будто к нему приставляли дуло пистолета, и страх лез ему за воротник.
— Кто тебе дал наркотики? — повторил опер, зевнув в волосатый кулак.
— Могила, — зло ответила Северина.
Опер нервно дёрнулся, почесал ручкой нос, но запись сделал. Он давно мечтал бросить работу в полиции, устав писать правой рукой то, что потом зачёркивала левая.
— Что делала у школы?
— Торговала.
Северина с вызовом смотрела на него исподлобья, и оперу захотелось со всей силы ударить её по лицу. Говорили, что Саам и Могила делили эту девочку на двоих, а толстяку не хотелось связываться ни с одним, ни с другим.
В полицейском участке от увиденного за день глаза перебегали на затылок, а уши были только у стен, поэтому все разговоры о бандитах оседали в грязных, прокуренных кабинетах. Вечерами, когда отделение пустело, старая уборщица выметала их вместе с пылью, так что старуха знала всё, что творилось в городке, а полицейские забывали услышанное быстрее, чем заполняли протоколы.
Опер растянул губы в улыбке.
— Ладно, на первый раз пожалею, отпущу. За то, что правду рассказала, — его слова звучали так фальшиво, что он и сам поморщился. — Но больше не попадайся!
Опер распахнул дверь изолятора, и Северина, поправив юбку, вышла из камеры.
— А я не первый раз попалась! — бросила она, уходя.
Могила и Саам сидели в машине, наблюдая за входом в отделение. Из-за грязной, обшарпанной двери появилась Северина, которая, запрыгнув на парапет, расставила руки и, едва удерживая равновесие, пошла по нему, сосредоточенно глядя перед собой. Бандиты медленно поехали за ней.
— Если мы от всех своих девок будем избавляться, в городе останутся одни старухи, — барабаня по рулю, сказал Саам.