Маленький дикарь
Шрифт:
— Ну, Франк, тебе, наверное, хочется, чтобы я спел еще несколько песен. Так сходи же к бочонку и принеси мне побольше рому, тогда я буду петь, сколько тебе угодно.
Я исполнил его просьбу. Мне хотелось позабавиться, как и в прошлую ночь. На этот раз Джаксон поступил весьма предусмотрительно. Он улегся в постель ранее, чем начать пить. Проглотив порядочную порцию рому, он спросил меня, какие мои любимые песни. Я сказал ему, что мне трудно ответить, так как я вообще никогда не слыхал пения.
— Напомни мне, что я пел прошлую ночь! Я объяснил ему, насколько мог.
— Ага! Это все матросские песни; теперь я спою что-нибудь получше!
Подумав немного, он запел очень красивую, трогательную песню. Старик был пока еще трезв, но по мере того, как он пил,
— Какое тебе дело до того, где я достал их? Вот они! Не желаете ли купить их, старый Мойша? — После небольшой паузы он продолжал: — Это бриллианты чистейшей воды, я это наверно знаю, не старайся меня надуть, старый жид! Как они попали ко мне? Это не твое дело! Вопрос только в том, желаешь ли ты дать за них настоящую цену? Не желаешь? Ну, хорошо, так прощай! Нет, я не вернусь, старый вор… Нет, я не вернусь, старый вор…
Затем последовало несколько ругательств, и Джаксон умолк, но вскоре опять заговорил:
— Кто может доказать, что эти бриллианты принадлежали Генникеру?
Я привстал, услыхав имя моего отца, и, удерживая дыхание, ждал, что будет дальше.
— Нет, нет, — говорил Джаксон, — он умер, и тело его съедено рыбами. Мертвые не говорят! И она умерла, и капитан — все умерли, да, все! — Он тяжело вздохнул и умолк.
Начинало светать, и я мог разглядеть лежащую фигуру моего бывшего хозяина, и он больше не говорил и тяжело дышал. Когда солнце взошло, я поднялся с постели и взглянул на Джаксона. Он лежал на спине. На лбу его выступили крупные капли пота; руки были сжаты. Старик хотя спал, но по лицу его пробегали судорожные движения — видно было, что он сильно страдает. По временам спящий тяжело вздыхал; губы шевелились, но не произносили ни одного звука. Я заметил, что ром не весь был выпит. Около трети ковша оставалось нетронутой.
ГЛАВА XI
Я вышел из хижины, сел на свое обычное место и погрузился в раздумье, вспоминая все, что слышал ночью. Джаксон говорил про какие-то бриллианты и сказал, что они принадлежали Генникеру, т. е., очевидно, моему отцу. Я знал из его же рассказов, что бриллианты имеют большую ценность, и, вспомнив о том, что под постелью у него что-то спрятано, решил, что он, вероятно, неправильно себе их присвоил. Я вспомнил также все, что говорит Джаксон о смерти моих родителей и капитана, его минутное смущение и радость, когда он, наконец, дошел до конца своего рассказа. Подумав еще немного, я пришел к убеждению, что он говорил неправду, что тут была какая-то тайна, которую необходимо было разъяснить. Но как этого достичь? Было одно средство. Крепкий напиток развязывал ему язык. Я решил напаивать его допьяна и таким образом постепенно выведать истину. Вернувшись в хижину я без особого труда разбудил Джаксона.
— Как вы чувствуете себя сегодня утром?
— Не очень-то хорошо!
— Неужели? Однако вы спели несколько хорошеньких песен!
— Помню, — сказал он, — но под конец я заснул!
— Да, вы не хотели больше петь и громко захрапели!
Джаксон встал. Я дал ему поесть. Целый день мы говорили о музыке, и я напевал мелодию, которая так понравилась мне ночью.
— Ты недурно запомнил напев. У тебя должен быть хороший слух. Ты пробовал когда-нибудь петь?
— Нет! — ответил я.
— Попробуй теперь. Я спою тебе песню, а ты повтори ее за мной. Очень хорошо! — сказал он, когда я исполнил его желание. — Теперь попробуем объем твоего голоса!
Джаксон пропел гамму, и я повторил' ее за ним.
— У тебя высокий голос — выше моего. Теперь я дам тебе первый урок.
Весь этот день мы занимались пением, но с перерывами, так как Джаксон не позволял мне для начала утомлять свой голос. С наступлением вечера он попросил принести ему рому. Я взял три пустых бутылки, найденных в ящике, наполнил их жидкостью и принес ему. Он заткнул их тряпочками и поставил около своей постели.
— Так
Ночью Джаксон опять пел песни и пил ром, пока не опьянел, а потом заснул и не говорил ни слова. Я был разочарован, так как сам не спал в надежде услыхать что-нибудь. Слишком долго было бы рассказывать обо всем, что произошло в течение следующего за этим месяца. За все это время Джаксон редко говорил во сне, или когда был пьян, а если и говорил, то я ничего не мог разобрать. Днем он продолжал давать мне уроки пения, и я делал большие успехи. Вечером он снова напивался и довольно скоро засыпал. Я заметил, что такое излишество имело дурное влияние на его здоровье: он стал очень бледен и угрюм. Я скрывал от него свои чувства, которые, очевидно, опять изменились к худшему со времени моих последних открытий и зародившихся подозрений. Мне нужно было узнать истину, и я решился терпеливо выждать в надежде, что, проговорившись раз, он будет говорить еще. Я не ошибся в своих расчетах. Однажды вечером, когда он выпил свою порцию и улегся спать, я заметил в нем какое-то беспокойство. Он долго ворочался на своей постели и, наконец, пробормотал:
— Капитан Джемс? Ну, что же вы хотите сказать о капитане Джемсе?
У меня мелькнула мысль, что он, может быть, ответит на вопрос.
— Как же он умер? — спросил я тихим, но внятным голосом.
— Как умер? — ответил Джаксон. — Он свалился с утеса. Да, свалился! Никто не может сказать, что я его тронул! — Он помолчал немного и затем продолжал: — Она всегда говорила, что я убил их обоих, но это неправда — только одного. Да — одного, в этом я признаюсь, но я ненавидел его не за его бриллианты — нет, нет! Если ты говоришь о его жене, — да — любовь и ненависть!
— Так ты убил его из любви к его жене и ненависти к нему самому?
— Да, да, это правда, но кто ты, что все это угадал? Кто ты? Я убью тебя!
Он поднялся на своей постели, проснувшись от своего же сна и, вероятно, от звука моего голоса.
— Кто здесь говорил? Франк Генникер, ты говорил? Я не ответил, представился спящим и громко захрапел.
— Не может быть, чтобы это был он. Он крепко спит. Создатель! Какой сон!
Он опять улегся, приложил бутылку ко рту и стал из нее пить, о чем я догадался по звуку переливающейся жидкости. Затем все опять успокоилось.
Наконец-то, я узнал истину. Кровь закипела во мне при мысли, что он убил моего отца.
— Не убить ли мне его самого, сейчас, пока он спит? — подумал я. — Нет этого я не сделаю. Я обвиню его в убийстве, когда он проснется, и тогда уже уничтожу его! Но это будет подло! ? Он слеп и беспомощен!
Я начал успокаиваться, вспомнив слова Библии, где было сказано, что мы должны платить за зло добром. Вспомнил, что когда достиг до этого места с Джаксоном, то спросил его, почему нам велено так поступать, и он объяснил мне. Когда же мы прочли: «Мне отмщение и Аз воздам», он сказал, что наказание будет после, и что мы не должны следовать еврейскому закону: око за око, зуб за зуб. Эту часть Библии он объяснил мне очень хорошо и этим спас меня от убийства в эту ночь. Но я все же был очень взволнован. Я чувствовал, что не в состоянии буду относиться к нему по-прежнему, и думал без конца, до тех пор, пока не заснул, как убитый. Незадолго до рассвета я проснулся, мне послышался слабый крик; я прислушался, но все было спокойно, и я опять заснул. Было уже совсем светло, когда я встал. Я посмотрел в сторону, где лежал Джаксон, но его не было — постель была пуста. Я очень удивился и, вспомнив крик, который слышал ночью, бросился вон из хижины. Я осмотрелся кругом, но моего товарища нигде не было видно. Тогда я подошел к краю плоского утеса, на котором стояла хижина. Подумав, что он, вероятно, спьяна упал в пропасть, я заглянул вниз, но ничего не увидел.