Маленький Гарусов
Шрифт:
– Васька, Водемон, - сказала Марина Борисовна нежным голосом,- опять вы за старое! Надо вести себя прилично.
Коты не обратили на нее никакого внимания. Серый испустил душераздирающую руладу, зашипел и плюнул в черного. Черный в ответ ударил его вытянутой, как палка, передней лапой.
– Ах, как вы мне надоели,- сказала Марина Борисовна.- Ну, неужели нельзя между собой поладить? Черный кот забормотал низким утробным клекотом.
– Кошки?
– переспросила его Марина Борисовна.- Ну и что же, что кошки? Разве мало кошек на улице?
На этот раз ответил серый, и выходило, что мало.
–
Она взяла поперек туловища серого кота, взгромоздила на него черного и так, комком, вынесла обоих за дверь. Из комка торчала когтистая, твердая, как палка, черная лапа. Два тяжелых стука за дверью оповестили Гарусова о том, что коты выброшены. Через несколько минут вернулась сияющая, добрая Марина Борисовна.
– Простите, пришлось мыть руки. Очень невоспитанные звери.
– Это ваши?
– Собственно говоря, ничьи. Кормлю я. Очень хорошие коты. Васька и Водемон.
– Как вы сказали?
– Водемон. Знаете, из оперы "Иоланта", ария Водемона: "Кто может сравниться с Матильдой моей?" - пропела Марина Борисовна.- Впрочем, это, кажется, ария Роберта, а не Водемона. Неважно. Я вообще люблю всякую живность, но лучше бы они выясняли отношения не у меня в комнате. Вы не думайте, очень крепко они не дерутся, больше кричат.
Дверь скрипнула, и в щель просунулась черная лапа. Гарусов вскочил и стал ее выталкивать.
– Сумасшедший!
– взвизгнула Марина Борисовна.- Вы делаете ему больно! Это же кот, а не мертвое тело! Васенька, входи, мой милый, входи, дорогой.
Черный кот, слабо мяукнув, ввалился в комнату, а за ним немедленно, стройный и мужественный, вошел Водемон и поднял забрало.
– Господи, а я только руки вымыла, что за беда!
– Почему вы на ключ не запираетесь?
– спросил Гарусов.
– Ключа нет. Потерялся.
– Можно заказать. Хотите, я закажу?
– Бесполезно. Заказываю и теряю. Хорошо, что я в коммунальной квартире живу. В отдельную я бы никогда не попала.
Коты завопили в терцию.
– Совсем распоясались,- сказала Марина Борисовна. Гарусова осенило:
– Давайте я вам крючок сделаю.
– А вы умеете?
– Руками я все умею...
Гарусов выбросил котов, отыскал в недрах комнаты жестянку, пару гвоздей и за несколько минут приладил к двери вполне приличный крючок.
Марина Борисовна, подняв плечо к самому уху, смотрела на него извечно-восторженным взглядом интеллигента на мастера.
– Толя, вы гениальны.
– Что вы. Работа самая халтурная, без инструмента.
– Спасибо вам огромное.
Марина Борисовна снова вскипятила чай и заставила Гарусова сесть за стол. Гарусов ел, и ему было удивительно уютно. Время от времени кто-то из котов рыдал и бился в дворь могучим боком, но крючок только подрагивал.
– Что значит рука мастера,- говорила Марина Борисовна.
Вот уже и ночь углубилась, и коты затихли - наверно, ушли во двор доругиваться. Хлопнула наружная дверь, вернулась Анна Григорьевна, раскатилась было арией Кармен, но обо что-то стукнулась, выбранилась и ушла к себе. Гарусов все сидел.
А потом в нем словно что-то лопнуло, и он рассказал Марине Борисовне всю свою жизнь.
14
Через месяц Гарусов с Зоей и Ниночкой жили уже в Ленинграде, опять в общежитии
Гарусов дома почти не бывал, приходил поздно, говорил, что из института, кто его знает, может, и правду говорил. Ложился на раскладушке и подолгу на ней ворочался, звенел. По тому, что спал он отдельно, Зоя догадывалась, что у Гарусова опять какая-то женщина, но вопросов не задавала. Так они и жили во взаимном молчании.
А Гарусов по уши утонул в своей любви. Федор Жбанов дал ему ключ от комнаты, и два раза в неделю Гарусов встречался там с Валей. Он проходил с нею программу заочного института.
У Вали знаний не было никаких, а желания их приобрести - еще меньше. Иногда Гарусов удивлялся ее первобытному невежеству. Например, деля "а" на "а", она получала ноль.
– Ты подумай,- терпеливо говорил Гарусов.
– Ну как же, если на самого себя делить, ничего не получится. Мы это в школе проходили.
– Ничего подобного вы не проходили.
– Ты не комментируй, а скажи, сколько будет.
– Единица.
– Я и говорила: единица.
Спорить с нею было нельзя. Гарусов и не спорил. Сперва он пытался обучить ее хотя бы азам, но оставил эту идею. Понять она все равно ничего не могла. Единственное, что у нее было,- это попугайная память. Она позволяла ей затвердить наизусть несколько фраз без понимания. Так Гарусов и натаскивал ее перед экзаменами и зачетами. По каждому предмету она помнила несколько фраз, которые с голоса вкладывал в нее Гарусов. С неистощимым терпением. Если тебя спросят то-то и то-то, отвечай так-то...
Некоторые предметы (немногие) она сдавала сразу, другие заваливала и пересдавала на второй, на третий раз... Так, потихоньку-полегоньку, нес ее Гарусов на своем горбу через институт.
Что касается самой любви, то ее почти что и не было. Валя очень уставала, хотела спать, и Гарусов жалел ее, не настаивал.
А дружба была большая. Валя всегда делилась с Гарусовым всеми переживаниями. Главное, свекровь. Контролирует, вмешивается, не доверяет. Всюду со своим мнением. Неужели мы такие же будем, когда состаримся? Страшно подумать! Скорее бы уж получить квартиру. Дом-то строится, но как медленно... Они с Лекой ездили смотреть постройку: только третий этаж выведен! Скорее бы! Еще год такой жизни - лучше умереть. Вот уж девятый этаж, скоро подведут под крышу... Новые заботы. Ну, квартира, а чем обставить? Не бабкину же мебель туда везти, со всеми клопами, да и не даст бабка. Появились в Валином разговоре новые слова: гардеробы, шкафы, серванты. А Гарусов и не знал, какая разница между буфетом и сервантом. Валя ему объяснила. Он слушал ее сочувственно: в самом деле, не ехать же в пустые стены? Вот уже и квартира стала реальностью, Валя с мужем ездили ее осматривать. Хорошая квартира, хоть и девятый этаж. А главное, сами себе хозяева...