Маленький Гарусов
Шрифт:
– Толя, а я? Вы обо мне не подумали! Правда, мы за последние годы мало виделись...
– Марина Борисовна, у вас ведь много учеников.
– Но только один сын. Гарусов помолчал.
– Я... Я вам очень благодарен...
– Какая благодарность? Все это не то, не то...
– Вы меня извините, Марина Борисовна, я должен идти. А долг я вам верну при первой возможности.
– Бог с вами, какой долг? Я и забыла совсем. А когда вы едете?
– Сегодня ночью.
– Боже мой! А я вас задерживаю.
Она бормотала без устали, как заводная. Гарусов ощупью отпер дверь, выбрался на площадку. Она стояла на пороге, положив голову себе на плечо.
– И вот всегда у меня так, всегда так... Косые слезы бежали у нее по щекам. Гарусов медлил.
– Ну, чего вы стоите? Идите, идите! Она махнула рукой. Гарусов ушел.
* * *
Теперь ему надо было зайти к Федору Жбанову. По слухам, Федор был в запое, но все-таки попрощаться надо было.
Когда Гарусов вошел, Жбанов лежал ничком на кровати, подняв толстые ноги на деревянную лакированную спинку. Он нехотя поднял с подушки вялое, несвежее лицо. За последний год Жбанов отрастил усы, и это сильно его не красило.
– А, святитель-великомученик,- сказал он сквозь спутанные усы,явился-таки, приполз! А что у тебя с башкой? Ну-ка, повернись!
Жбанов захохотал.
– Ну и фигура! Дон-Жуан! Казанова! Покоритель женских сердец!
Гарусов молчал. Федор Жбанов неожиданно гибким движением перекинул на пол толстые ноги в шерстяных носках и бросил в Гарусова подушкой:
– Тьфу на тебя. Не хочу даже и разговаривать с таким идиотом.
Гарусов направился к двери.
– Постой!
– загремел Жбанов. Гарусов остановился.
– Ты не уйдешь, пока не объяснишь всю эту чертовню. Куда ты едешь? Зачем?
– Я тебе уже объяснял,- смиренно отвечал Гарусов.- Еду, чтобы деньги заработать. Внести за квартиру.
– Черта с два! Нет, брат, меня не проведешь! Тут другая должна быть причина. Гарусов молчал.
– Ничего не понимаю!
– бушевал Жбанов.- Нет, постой, кажется, начинаю понимать... Ага! Понимаю! Как увидел твою дурацкую стриженую башку, так и понял. Знаешь, кто ты? Монах. Да, да. Монах по призванию. Для таких, как ты, не хватает советских монастырей.
– Что за чушь,- тоскливо сказал Гарусов.- Монастыри какие-то... Придумаешь тоже. Пьян ты, Федор.
– А что? Я пьян, конечно, но рассуждаю вполне здраво. Таким, как ты, мало обычной жизни, нормальной работы. Они хотят жертвоприносить. Истязать свою плоть. Таким именно нужны монастыри, разумеется, не церковные, а гражданские... Оттуда, например, мы будем черпать санитаров, золотарей... А что? Мысль!
– Оставь, Федор,- отмахнулся Гарусов.- Без тебя тошно.
– Ха!
– закричал Жбанов.- Это хорошо, что тошно!
– Нет, не стыдно. Все равно ученого из меня не получится.
– Эх, мне бы твою усидчивость...
– Мне бы твой талант.
– ...я свой талант,- выругался Жбанов.- Не вышло из меня ни черта и уже не выйдет.
– Если бы я был глуп, я сказал бы тебе: не пей. Не пей, Федя
– Полечиться, что ли, принудительно?
– задумчиво спросил Федор.- Там, говорят, такое пойло дают, что после него от любой жидкости, даже от квасу, с души воротит.
– Вот как и меня,- тихо сказал Гарусов.
– Что ты там такое бормочешь?
– Ничего, это я так. Прощай, Федор. Спасибо тебе за все. Сам знаешь, за что. Я Зое сказал: если что, пусть к тебе обращается. Можно?
– Спрашиваешь тоже.
Жбанов встал с кровати и обнял Гарусова. Лицо Гарусова пришлось ему где-то под мышкой, и, чтобы лучше разглядеть это лицо, Жбанов поднял его за подбородок. Серые глаза Гарусова смотрели невесело, но твердо.
– Ну, прощай, Толя. Не поминай лихом. Любил я тебя, сукиного сына.
* * *
Гарусов пошел прощаться в свое последнее место - домой. У самого дома он встретил Ниночку. Она шла, тринадцатилетняя, худенькая, сплошные ноги, шла - вот так пигалица!
– с мальчишкой и бессовестно с ним кокетничала. От этого коса усердно моталась у нее по спине. Гарусов ее окликнул, она остановилась, мальчишка прошел дальше.
– Ниночка, я хочу попрощаться.
– Опять едешь?
– неприязненно спросила она и закусила конец косы.
– Еду.
– Надолго или совсем?
– Там видно будет.
– Ну, счастливого пути,- она взмахнула косой и побежала догонять своего кавалера, который стоял и нетерпеливо копал землю бутсой.
* * *
Гарусов поднялся по лестнице. Зоя уже ждала его у дверей - должно быть, в окно.увидела, как он подходил. Бледная, но спокойная. Он посмотрел ей в лицо и обмер: оказывается, за эти годы щеки у Зои стали треугольными. Он опустил глаза на ее клеенчатый, цветочками, фартук.
– Когда?
– спросила Зоя.
– Сегодня. Ноль тридцать.
– Побудешь или как?
– Не могу, Зоя, надо еще за вещами заехать...
– Что ж, поезжай, раз надо. Посидим с тобой, что ли, на дорогу. Так, кажется, по-русски-то полагается.
– Не знаю я, Зоя, как полагается. Сели. Гарусов сказал с усилием:
– Прости, Зоя, что испортил тебе жизнь. Не надо мне было на тебе жениться.
– Что ты, Толенька, как ты можешь так говорить? Я с тобой очень даже счастлива была и навсегда тебе благодарна.
– Это я тебе должен быть благодарен. Помолчали. Зоя спросила: