Маленький лорд Фаунтлерой
Шрифт:
Цедрик сильно побледнел, когда в первый раз услышал об этом.
— О, Милочка, — воскликнул он, обращаясь к матери, — я не хочу быть графом! Среди моих товарищей нет ни одного графа! Нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы не быть графом?
Но оказалось, это неизбежно. И когда вечером они вместе сидели у открытого окна и смотрели на грязную улицу, то долго разговаривали об этом.
Цедрик сидел на скамеечке, обхватив, по обыкновению, колени обеими руками, с выражением крайней растерянности на своем маленьком личике, весь раскрасневшись
— Потому, — говорила она, печально глядя на улицу, — что твой папа тоже пожелал бы видеть тебя в Англии. Он всегда был привязан к своему родному дому, да, кроме того, надо принять во внимание много других соображений, которые недоступны пониманию таких маленьких мальчиков, как ты. Я была бы слишком эгоистичной матерью, если бы не согласилась на твой отъезд. Когда ты вырастешь, ты поймешь меня.
Цедрик печально покачал головой.
— Мне очень жаль расставаться с мистером Гоббсом. Я думаю, он будет скучать по мне, да и я тоже буду скучать по всем моим знакомым.
Когда мистер Хевишэм, поверенный в делах лорда Доринкорта, избранный самим дедом в провожатые маленькому лорду Фаунтлерою, пришел к ним на другой день, Цедрику пришлось услышать много нового. Впрочем, сообщение, что он будет очень богат, когда вырастет, что у него будут повсюду замки, обширные парки, золотые прииски и большие поместья, в сущности, нисколько не утешало его. Он беспокоился о своем друге, мистере Гоббсе, и в сильном волнении решил отправиться к нему после завтрака.
Цедрик застал его за чтением утренних газет и с необыкновенно серьезным видом приблизился к нему. Он предчувствовал, что перемена в его жизни причинит большое горе мистеру Гоббсу, а потому, направляясь теперь к нему, все время думал, в каких выражениях лучше всего передать ему об этом.
— Хелло! Здравствуй! — сказал мистер Гоббс.
— Здравствуйте, — ответил Цедрик.
Он не вскарабкался, как бывало прежде, на высокий стул, а уселся на ящик с бисквитами, охватил руками колени и молчал так долго, что мистер Гоббс, наконец, вопросительно посмотрел на него из-за газеты.
— Хелло! — повторил он.
Цедрик собрался, наконец, с духом и спросил:
— Мистер Гоббс, помните ли вы все, о чем мы с вами говорили вчера утром?
— Да, кажется, об Англии…
— А когда вошла в лавку Мэри?
Мистер Гоббс почесал затылок.
— Мы говорили о королеве Виктории и об аристократах.
— Да… и… о графах, — с некоторым колебанием добавил Цедрик.
— Да, насколько мне помнится, мы их немного поругали! — воскликнул мистер Гоббс.
Цедрик покраснел до корней волос. Никогда еще в жизни не чувствовал он такой неловкости, догадываясь, что подобную неловкость мог почувствовать в эту минуту и сам мистер Гоббс.
— Вы сказали, — продолжал он, — что не позволили бы ни одному из них сесть на ваш ящик из-под бисквитов?
— Конечно, —
— Мистер Гоббс, — вскричал Цедрик, — один из них сидит в эту минуту на вашем ящике!
Мистер Гоббс чуть было не вскочил со своего стула.
— Что такое?! — закричал он.
— Да, мистер Гоббс, — с надлежащей скромностью ответил Цедрик. — Я — граф или, лучше сказать, скоро буду графом. Я не шучу.
Мистер Гоббс казался очень взволнованным; он встал со своего места, подошел к окну и посмотрел на термометр.
— У тебя, видно, разболелась от жары голова?! — воскликнул он, оглядывая мальчика с головы до ног. — Сегодня слишком уж жарко! Как ты себя чувствуешь? Давно ли это у тебя?
С этими словами он положил свою большую руку на голову мальчика. Цедрик совсем растерялся.
— Благодарю вас, — сказал он, — я здоров, и у меня совсем не болит голова. Но как мне ни жаль, а я должен повторить, мистер Гоббс, что все это правда. Вы помните, Мэри приходила звать меня? Мистер Хевишэм говорил в это время с мамой, он — адвокат.
Мистер Гоббс опустился на стул и отер платком свой мокрый лоб.
— Положительно, один из нас получил солнечный удар! — вымолвил он.
— Нет, — возразил Цедрик, — но мы волей-неволею должны примириться с этой мыслью, мистер Гоббс. Мистер Хевишэм нарочно приехал из Англии, его послал мой дедушка, чтобы сообщить нам это.
Мистер Гоббс растерянно глядел на невинное, серьезное личико мальчика, стоявшего перед ним.
— Кто твой дедушка? — спросил он наконец.
Цедрик сунул руку в карман и осторожно вынул оттуда небольшой лист бумаги, на котором было что-то написано крупным, неровным почерком.
— Я никак не мог запомнить, а потому записал на бумаге, — ответил он и принялся читать написанное: — Джон Артур Молинё Эрроль, граф Доринкорт. Вот его имя, и живет он в замке — и не в одном, а, кажется, в двух или трех замках. И мой покойный папа был его младший сын, и я не был бы теперь лордом или графом, если бы папа остался жив, а он, в свою очередь, также не был бы графом, если бы его братья не умерли. Но они все умерли, и в живых из мужчин остался только я — вот почему я непременно должен быть графом, и дедушка зовет меня теперь в Англию.
С каждым словом лицо мистера Гоббса краснело все больше и больше, он тяжело дышал и то и дело отирал платком свой лоб и лысину. Только теперь начинал он понимать, что случилось действительно кое-что особенное. Но когда он глядел на маленького мальчика, сидящего на ящике с выражением наивного детского недоумения в глазах, и убеждался, что, в сущности, он нисколько не изменился, а остался все таким же хорошеньким, веселым и славным мальчуганом, каким был вчера, то вся эта история с титулом показалась ему еще более странной. Его удивляло и то обстоятельство, что Цедрик говорит об этом просто, по-видимому не понимая даже, насколько все это поразительно.