Маленький сад за высоким забором
Шрифт:
Потом парень в лиловой форме направился к входной двери, запер ее посещения окончились - изнутри, пересек зал и вышел во внутренние двери, захлопнув и их за собой.
Негромко проскрежетал ключ, и клацнул замок внутренних дверей.
Ровно через полчаса эти звуки раздадутся снова. Но за минуту до того посетители сами откроют изнутри входные двери и, не оглядываясь, поддерживая друг друга, чтобы не оступиться, растворятся в темном саду, минуют ворота, приоткрытые напарником внутреннего стража... А Руслан и человечек в шелковой косынке на бледной шее проскользнут во внутренний коридор и, не обменявшись
Но до этого еще оставалось полчаса, пока же во внутреннем коридоре едва слышно щелкнул выключатель, и свет в зале погас, осталась только синяя мгла, лившаяся сквозь два больших окна.
Руслан встал на колени, прижался грудью к любимым ногам и почувствовал тяжелую большую ладонь, легшую на его волосы, почувствовал, как крупные пальцы начинают ворошить пряди и вот уже сгребают их, тащат, натягивают, закидывают голову... Его рот открылся, и сердце стало биться так громко и сильно, что он почти ничего не слышал, кроме этих ударов, а тело его начало раскачиваться, толкаемое изнутри.
"Я люблю тебя, мальчик мой милый", - раздался шепот сверху. "И я тебя люблю", - угадав слова, прошептал Руслан беззвучно.
Говорить он уже не мог.
* * *
Господи, за что же? За что безнадежно больному рассвет его последнего дня? За что суета пустых мыслей, дрожь непонимания, страх ошибки? За что обольщение и надежда бежать из одиночества, если бегство невозможно, а сломавший стену гибнет под обломками ее? За что ненасытное стремление к любви, за что тупое неприятие смерти?
Прости нас, Господи, и отпусти из жизненных мук, дай хоть миг побыть не людьми в слабостях и страданиях, а этим вот камешком, скрипнувшим под ногою, талой лужей, серым светом раннего сырого утра. Не зачти нам сделанное, а учти задуманное, Господи. И освободи из людей, потому что нет у нас сил быть людьми и нести все, что велел Ты нести нашему роду, - не нагружай же нас непосильно, а подставь свое вечное плечо и помоги. Не испытывай слабых, известен тебе итог, и ни к чему испытания, дай же счастье вперед, не заработанное нами.
Может быть, мы станем людьми, но срок, дай же нам срок, о Господи Милосердный! Камешек разотрется в песок, талая вода унесет прах, запляшут в луче хмурого света пылинки, и когда-нибудь мы снова попробуем стать носильщиками человеческого бремени, Отец. Возможно, тогда подъемной будет для нас Твоя ноша, и мы, почти не сгибаясь под нею, с чистым и ровным дыханием двинемся к цели, подпирая возложенное на нас все вместе, и каждый - свое.
До тех же пор - оставь нас камнями, и песком, и водою, и светом, миг которых неподвижен, мгновение застыло, и момент отделен пустотою от того, что было до и будет после.
Научи, как разорвать время Твое, и отпусти в безвременье мгновенное и вечное.
Прости и помилуй, Господи, спаси и сохрани.
* * *
Ворота позади него закрылись, стальная створка поехала влево и вошла краем в стену - будто и не отодвигалась.
Улица ничем не поразила Руслана. Людей на тротуарах, как всегда, было немного, и теперь почти во всех он сразу признал своих товарищей.
Некоторые шли, и шаг их был неутомим и размерен.
Словно
Среди идущих он обратил внимание на женщину, лицом напоминавшую маленькую китайскую собачку или персидскую кошку: она не то шла, не то приплясывала на месте, движения ее были точны и словно независимы от нее.
Другие, наоборот, стояли, без интереса разглядывая заброшенные первые этажи домов и давно не чищенный тротуар.
Будто встали они часовыми когда-то, а подлец-разводящий из сказки сбежал принят пост неизвестный забытым солдатом, пост забытый солдат неизвестный не сдал.
Из стоящих выделялся мужчина с выражением сосредоточенного страха на худом, с проваленными щеками лице, взгляд его был сфокусирован настолько коротко, что, казалось, он видит только собственные веки с изнанки.
Иногда те и другие испуганно смотрели вверх и как бы делали движения, чтобы спрятаться под какой-нибудь козырек или рваную маркизу над почти непрозрачной от пыли витриной: это в небе, в плотном потоке несущихся над улицей аэр появлялась одна, с самым грязным дном, возможно, садившаяся где-то за городом, в имении или на деревенской дороге. Шла она, как правило, ниже всех, и комья грязного снега валились с ее днища на тротуар, разбиваясь в крупные, летящие во все стороны ошметки. Но пешие люди только обозначали попытку спрятаться, снежная грязь падала рядом с ними, а они стояли на своих местах или шли своим неизменным путем.
Он обернулся, чтобы в первый и последний раз взглянуть на высокий забор вокруг маленького сада. На уровне его глаз оказалась небольшая вмазанная в бетон забора табличка "Дискретизатор временного содержания No 234". О клинышке-ударении над первым "о" не позаботились.
Вдоль забора снег лежал сравнительно чистый.
Две мощные строительные аэры протащили в небе косо летящий - ноги отставали - новый памятник и начали снижаться, примериваясь к постаменту, до которого Руслану было несколько шагов: камень метров в семь высотою лежал у ближайшего перекрестка, на маленькой расчищенной площади. Руслан подошел, задрал голову, с трудом прочитал надпись, хорошо видную, вероятно, из окон низко летящих аэр. "Францу Кафке, великому еврейскому писателю, от австро-венгерского правительства" было высечено серыми матовыми буквами на сверкающем сизом граните. Руслан постоял, наблюдая, как снижаются еще три аэры помельче, оснащенные манипуляторами, и включаются в установку статуи на постамент. Груз шел косо, но аэрёры ловко подправляли движение бронзовых ног.
Можно бы сообщить об освобождении, подумал Руслан, но вызывать некого.
На всякий случай он набрал номер друга, зная, впрочем, что это не имеет смысла: уже несколько лет только рябь и полосы появлялись на экране. Во время последнего свидания друг сказал, что, возможно, уедет в Азию, здесь совсем испортилась погода, он устал от зимы и все чаще болеет. И Руслан вдруг увидел обыкновенного пожилого торговца, обрюзгшего и рыхлого, в нелепом суконном пальто - юный широкоплечий проектант с лицом древнего героя теперь мог явиться только в каком-нибудь удачно нащупанном мгновении ушедшего времени.