Маленькое ВСЁ
Шрифт:
СМЕРТЬ
Он проснулся рано утром, когда солнце ещё почти только появилось и совсем смущённо посмотрело в его комнату.
Прошло всего 2 месяца после того, как все его родственники внезапно умерли, но он не мог никак привыкнуть спать на кровати, которая стояла прямо на могиле его матери. Ему было не по себе от этого. Во-первых, приходилось постоянно следить за чистотой в квартире, открывая окна, – землю, конешно же, разносило по всему паркету, но это полбеды. Сложнее было правильно установить кровать ровно на могильном холме, не подпортив при этом его форму. У других это получалось лучше, чем у него, – они не грустили, как он. Например, когда у его подружки
Вообще, он не любил выделяться. Когда вся его семья внезапно умерла, он сделал всё, как и все: протянул верёвку вдоль северной стены и там уже сделал 3 холмика – для отца, для бабушки и брата.
Было принято ставить кровать на могилку матери! Ну, хорошо, он и тут не погрешил против правил.
Но он не мог улыбаться, как они, не мог так легко относиться к смерти.
УБИЙЦА ТИШИНЫ
Я убийца тишины!
"Извините, что убил вашу тишину", – говорю травинкам, свирепо и беспощадно задевая их своими ногами, даже если стараюсь делать это предельно тихо.
"Вот он я какой! Прибыл к вам весь одетый в ненужные вещи, мысли… вечно убегающий от ответственности".
"А вам всем не нужна одежда, не нужны стихи, правила поведения, приличия".
"Вы сами – одежда и стихи".
А я сейчас – убийца тишины!
Образец того, каким не нужно быть в этом мире.
Громкий, злой, нарушающий всё и вся, разрушительный, глыба неестественности, упавшая на нежную и красивую букашку тишины, тень настоящего, умирающая, как только свет увидит меня, обнаружит… и пристрелит.
Я убийца тишины, а вы все – мои судьи!
Вы – такие разные и непослушные, такие смелые, живые, радующиеся всему, кроме нас – пластмассовых и пластилиновых. Настоящих воров света, взаймы живущих и терпение испытывающих. Терпение мира непобедимого.
Но колокол всегда звонит вовремя!
И тишина всё крепче и яростней заволакивает нас, пока не выдавит всё, чем мы являемся по-настоящему:
Сгустками страха, вредными и уродливыми.
Радующимися темноте и праху своих черно-белых мыслей.
Радующимися, когда всё для себя и вопреки ВСЕМУ.
Я убийца тишины, но мне печально и стыдно.
Простите, я ухожу.
ИКИЧНАВУДО
Восход.
Огромные мохнатые тополя следили за детьми, как старшие братья. Некоторым они про многое молчали, а кто-то сам разговаривал настолько широко, что разобрать, о чём молчат тополя, было не то чтобы невозможно, а просто неинтересно.
А потом тополя срубили, и детей начал воспитывать компьютер. Но какое такое может быть воспитание от бездушной железяки? Поэтому дети тоже стали становиться какими-то механическими и предсказуемыми. Иной раз и не отличишь, кто перед тобой – компьютер или ребёнок. По крайней мере, я давно не встречал детей, в которых жили бы тополя и свежий солнечный воздух.
Заборы стали выше и твёрже, двери в квартирах теперь закрывают на замок или даже на два, а настоящих бабушек, всепоглощающе сидящих на своих деревянных постах, ужасно малое количество – две-три на город, а всё остальное бабушками называть не рекомендую. Так, самоучки. Ничего более. Бабушки не появляются в городах, где от безделья срубают последние деревья, где с безумной эстетичностью косят неугодную и некрасивую траву, а кусты превращаются в квадраты. Нет, не вырастут здесь правильные бабушки.
Исход.
Говорят, что мечта – это когда что-то
Первый летний день. Утро.
Он проснулся от настырного, словно муха, солнца. По крайней мере, оно смогло его найти даже во сне, чтобы вытащить за шкирку, как непослушного котёнка, и ткнуть мордочкой в реальность, типа: "Знай своё место и не расширяйся раньше времени. Дорасти сначала до моих солнечных лет и гадь тогда, где хочешь, а пока будешь гадить в специальных для этого местах и убирать ты будешь не только за собой, но и за другими, в порядке дежурства, конешно. Вообщем, смотри и запоминай. Смотри и запоминай. Смотри и поминай. Най-най", – повторял он спросонья, не совсем понимая, кто он сейчас и где.
"Тьфу ты, че только не приснится", – сказал он про себя и крепко зевнул, потягиваясь всем телом в разные стороны. Встав, первым делом он подошёл к окну и понимающим взглядом посмотрел на очень древнее воронье гнездо. Мама-ворона кормила воронят, дети что-то строили в песочнице, и где-то должны были быть одуванчики. Да, где-то должны одуванчики быть. Но под окном было пусто, и в соседнем дворе тоже. Картина вышла неполная. Он первый раз ругнулся матом и, чтобы наконец-то полностью насытиться, пошёл в другую комнату, к другому окну, выходившему на заднюю сторону дома, всю поросшую небольшим лесочком, цветами и травой. По крайней мере, ещё вчера тут было волшебно. Но теперь… Но теперь и здесь трава и так им любимые цветы были полностью уничтожены. Повсюду стоял мёртвый и прилипающе-вопящий запах свежеубитой травы с его домашними, родными одуванчиками, которые каждую весну делали его утро правильным, счастливым и как бы удавшимся. Он ещё больше ругнулся и почему-то более не захотел оставаться дома, решив, не завтракая, тут же отправиться на прогулку.
Когда он уже открыл входную дверь, краем глаза он увидел нечто сильно и взывающе блестящее на кухне. Что-то незаметно скользнуло в мыслях, и он остановился. "А что?" – подумал он. "Уже и так край". Взяв свой рюкзак, он положил это на самое дно и вышел на прогулку. Пятиэтажные дома мирно и понимающе смотрели ему вслед, ему, не до конца осознающему, что сегодня пошло не так.
Но, перейдя дорогу, что-то внутри постепенно стало приходить в себя. Нетронутые, целые, дикие государства одуванчиков неспешно росли вдоль проезжей части, улыбаясь и переговариваясь со всеми понимающими их. Он тоже облегчённо вздохнул и улыбнулся в ответ, уже думая возвращаться домой и сделать себе наконец-то стаканчик зелёного утреннего чая. Но… откуда идёт этот странный звук, вызывающий отвращение, стирающий улыбку с его, солнцем нарисованного сегодня, лица? Снедаемый непонятным любопытством, он всё же домой не пошёл, а завернул за поворот.
Худой, угрюмо одетый во всё чёрное мужик с сигаретой во рту и баночкой пива, поставленной сверху на кучку никого не тронувших, нагло убитых им одуванчиков, мирно выполнял свою работу равномерными движениями: справа-налево – замах, вниз – и вот падают целые деревни и города травы. Вот деревня Осока – замах. Село Ромашка – замах. Город Василек. Человек, любящий одуванчики, застыл, как время перед смертью. Мысли простреливали целые дыры в его доброте. "Они же не смогли тебе дать сдачи", – процедил он через зубы и тут же понял, для чего оно блестело на кухне и почему отправилось с ним на прогулку. Медленно, весь горя от безмолвной жажды мести, он подошел совсем близко к ничего не подозревающему, просто выполняющему свою работу человеку и, скинув рюкзак, достал солнце.