Малина Смородина
Шрифт:
Зло съежившись лицом, она собралась было еще выплюнуть парочку подобных вопросов, но вдруг застыла, вглядываясь в синеву сумерек. И тут же быстрая судорога пробежала по злому лицу, надевая на него маску приятности, – глаза распахнулись, губы потянулись в милейшей улыбке. Обняв ее за плечи и слегка развернув назад, проворковала в ухо:
– Ой, а вот и наши дорогие мужчины приехали…
По газону, улыбаясь, шли им навстречу Павел со своим другом детства. Вернее, улыбался только Павел. Сосновский лишь притворялся улыбчивым, озабоченно оглядывая пьющую-танцующую толпу.
– Ну, как
– Конечно соскучились! – игриво взвизгнула Дина, неловко покачнувшись и продолжая цепляться за ее плечо. – И шампанское без вас не пьется, и шашлык в горло не лезет!
– У-у-у, милая… Ты набралась, похоже? – с ноткой сердитой брезгливости тихо проговорил Сосновский. – Мы ж с тобой вроде договаривались… Давай отойдем на минутку, я тебе шепну пару ласковых…
Цепко ухватив за предплечье, Сосновский быстро повел жену в сторону террасы. Павел усмехнулся, прошептал ей на ухо:
– Ну все, пропала бедная Динка… А ты чего такая кислая? Тебя никто не обидел?
– Нет. Никто меня не обидел. Просто… я домой хочу. Давай отсюда уедем, а? Прямо сейчас? Ну, пожалуйста…
Видимо, присутствовало у нее в голосе что-то такое – до крайности отчаянное. Внимательно посмотрев ей в глаза, он тихо произнес:
– Что ж, давай уедем… Только уйдем по-английски, не прощаясь. Пошли, пока Ленька не вернулся… Я ему из машины позвоню, скажу, что у тебя голова заболела.
Коля устроился на заднем сиденье, свернувшись калачиком. Перебравшись на водительское место, проговорил, позевывая:
– Чего-то вы рано отстрелялись, Пал Сергеич, еще и мотор не остыл… А я думал, спать сейчас залягу!
– Ну, что случилось, рассказывай! – повернулся к ней Павел, когда миновали ворота и помчались по улицам спящей деревни. – Я же вижу, с тобой что-то не так!
– Ничего себе – что-то не так! Да ты хоть знаешь, что вытворил твой Сосновский?
– А что он такое успел вытворить? Мы вроде вместе уехали…
– Да нет, не сегодня! Вообще! Представляешь, он, чтобы себе на участке красивый пруд устроить, речку Серебрянку плотиной перекрыл! И теперь вся деревня осталась без реки! Всегда была с рекой, а сейчас – без реки! Ни огород полить, ни искупаться, ни баню истопить! Одна колонка на всех! А если и там воды не будет? Представляешь, целую деревню практически уничтожил!
– Ну, так уж и уничтожил…
– Ты… Ты что, оправдываешь его, что ли?
– Да нет, зачем… Я ж не судья, чтобы обвинять или оправдывать. Просто… Это его дело, личное. Его дача, его территория, его менталитет.
– Менталитет?! Это что значит? Что ему все можно, так, что ли?
– Да нет… Ну, понимаешь, Ленька, он вообще такой… У него чувство собственности оказалось слишком открытым, незащищенным. Это его беда.
– Не поняла, объясни…
– А чего тут объяснять? В каждом из нас живет болевая кнопка чувства собственности, только не до каждой кнопки может черт дотянуться. Или ты сам на нее нажимаешь, или черту это право отдаешь – есть разница… А черт особенно любит таких, которые ни умом, ни интеллектом, ни способностями не блещут. Раз – и нажал на кнопку! И все, пропал человек, понесло его на всякие
– Значит, и ты… не осуждаешь?
– Ну да. Он же мой друг детства… Куда его теперь девать-то?
– И что? И ты бы так… смог?
– Я – нет. Я, знаешь ли, сам своей кнопке хозяин. И никогда ни у кого ничего не отнимал. Я только давал. Людям – жилье строил, причем такое, какое они хотели, рабочим – зарплату давал, и не самую маленькую. Но это – я, понимаешь? Я сам за себя отвечаю. А за Леньку я отвечать не буду. И тебе не советую. Ты же не за него замуж выходишь, а за меня.
Притянув ее к себе, прижался губами к виску, ласково провел ладонью по затылку, успокаивая:
– Экая ж ты у меня… трепетная оказалась. Чужую беду близко к сердцу берешь. На свете много всяких бед, милая моя, а сердечко беречь надо. Успокойся…
– Как интересно вы про кнопку-то, Павел Сергеич… – вдруг тихо проговорил со своего места Коля, и они посмотрели на него удивленно. – И где ж эта кнопка располагается, не подскажете? Это я к тому, чтобы, случаем, для того черта не открыться… Я тут недавно на дачку одну позарился, прикупить хочу. А вдруг и меня тоже на дикости понесет?
– Где, где! На пузе, где! – крепко обхватив ее за талию и слегка тряхнув, громко расхохотался Павел. – Так что береги пузо, Коля! Никому свой пупок особо не показывай!
Мягко высвободившись из его рук, она лишь вяло улыбнулась, отвернулась к окну, замолчала грустно. Потом тихо проговорила:
– Ты меня сейчас домой отвези, ладно? Ко мне – домой…
– Да что с тобой, Малина? Обиделась, да?
– Нет, не обиделась. Просто за Женьку переживаю. Оставила ее там одну, совсем растерянную. У нее жених куда-то пропал, она нервничает.
– Так позвони!
– Нет, я лучше так, без звонка. Что-то на сердце неспокойно.
– Ну хорошо…
Дальше ехали молча. Машина быстро бежала по вечернему шоссе, быстро промелькнули за окнами городские улицы. Когда остановились у подъезда, Павел взял ее ладонь, прижал тыльной стороной к губам.
– Все будет хорошо, Малина… Все устроится со временем, поверь мне. Иди. А завтра утром я за тобой Колю пришлю. Завтра у меня выходной, завтра Егор приедет… Иди, спокойной ночи тебе. Женьке привет передавай…
– Хорошо, передам. Пока…
Выскочив из машины, она торопливо скрылась за дверью подъезда. Очень хотелось домой – как в собственное спасительное жизненное пространство. Закрыть дверь, включить свет в прихожей, в комнате стянуть с себя тесную одежду вместе с эмоциональной переполненностью утра, дня и вечера. Потом посидеть с Женькой на кухне за чашкой чая… Хорошо-то как!
– Жень, ты дома? – крикнула она в темноту, открыв дверь своим ключом.
– Да, мам… – послышался из комнаты надтреснутый слезный голосок. – А ты почему вернулась? – тут же появилась она в прихожей, смахивая со щеки слезу.
– Ну, вот… А обещала не плакать! Как же я не вернусь, если ты плачешь? Что, Денис так и не объявлялся?
– Нет, мам…
– Ну и ладно. Сейчас я переоденусь, чаю попьем.
Однако ни до переодевания, ни до чая дело не дошло – обе они, войдя в комнату, вздрогнули от дверного звонка.