Малиновский. Солдат Отчизны
Шрифт:
— А ну поди сюда, немецкая овчарка! — повторял он, размахивая руками.
Его пыталась образумить пожилая женщина, похоже, хозяйка дома:
— Чего ты напал на дивчину? Она немцам не продавалась! Все были бы такие честные, как она! И не трожь её, а то возьму кочергу да по башке!
Девушка держалась стойко и, вместо того чтобы звать на помощь, огрызалась:
— Если я овчарка, то ты пёс паршивый!
Услышав эту перепалку, Рая подбежала к крыльцу и накинулась на рыжего:
— А ну прекрати! Откуда ты знаешь, кто она такая и как себя вела в
— А то разве не видать? Вон какая краля! Неужто немцы её пропустили?
— Ты не следователь и не трибунал! Не смей творить самосуд!
— А ты кто такая? — ощерился рыжий. — Всё понятно, братцы, одна сука другую защищает!
Разгневанная Рая выхватила из кобуры пистолет:
— Ещё одно твоё поганое слово...
— Да я тебя, курву... — Рыжий начал стаскивать с плеча автомат.
Девушка спрыгнула с крыльца и вцепилась в рыжего. Подскочившие бойцы, с трудом утихомирив своего товарища, увели его.
Рая взглянула на незнакомку повнимательнее. Перед ней стояла Кармен, словно сошедшая со страниц Мериме [4] . Стройная, тоненькая, как тростинка, с гривой чёрных волос.
— Спасибо вам, вы меня спасли! — Девушка благодарно посмотрела на Раю. — Подумать только: под снарядами, под бомбами уцелела, а тут от руки какого-то гада...
— Что поделаешь, — улыбнулась Рая, — его тоже можно понять. Но с людьми так, без разбору, нельзя. А то ведь всех, кто был в оккупации, можно под немецких овчарок и прихлебателей подвести. Ладно, давайте знакомиться. Меня зовут Рая Кучеренко.
4
Мериме Проспер (1803—1870) — французский писатель. В остросюжетной, стилистически отточенной романтической прозе сильные и цельные характеры, интерес к народной жизни (новеллы «Таманго», «Коломба», «Кармен» — одноим. опера Ж. Бизе).
— А меня Катя. Катя Ставицкая, — охотно откликнулась девушка. — Я понимаю. Нам, тем, кто здесь оставался, наверное, долго не будут верить. А как доказать свою невиновность? Не знаю...
— Постепенно всё встанет на свои места, — ободряюще сказала Рая. — Сейчас главное — немчуру со своей земли вышвырнуть.
— Да-да, конечно! — закивала Катя. — А вы заходите к нам. Чаю хотите? А хотите, так ночуйте в нашем доме, мы будем рады. Вы здесь надолго?
— Несколько дней, наверное, пробудем, а там кто знает, это командирам решать.
Вместе с Катей Рая вошла в дом. Сразу бросалось в глаза, что жили здесь бедновато, но радовала чистота в комнатах и скромный уют.
Хозяйка, назвавшись Оксаной Семёновной, поставила на стол, накрытый холщовой скатертью, чайник и чашки с блюдцами. Рая вынула из своего вещмешка консервы и галеты.
— Ох и ждали мы вас, кабы вы только знали, как ждали! — тихо заговорила хозяйка. — Отчаялись уже, думали, что во веки веков немца с нашей земли не прогнать. Ан нет — наша берёт!
— Да, наша берёт, —
— И не говорите, — вздохнула Оксана Семёновна.
— А немцы туточки ещё как завязли! — оживлённо добавила Катя. — Там, за околицей, вся их техника — в два ряда, по самые ступицы. Да вот и нашим достаётся...
После чая Катя повела Раю в соседнюю комнату поболтать.
— Мы сами-то нездешние, — начала она свой рассказ, не ожидая вопросов Раи. — Родичи нас здесь приютили.
— Ты не одна?
— Нет, со мной мама, две младших сестрёнки и братик, самый меньший. Мы беженцы, из Нальчика.
— Какие же вы беженцы? — удивилась Рая. — Беженцы — те, что на восток уходили. Ведь и в Нальчике были немцы, и здесь вы к ним попали.
— Так это всё моя мама. Когда немцы Нальчик взяли, она за меня страсть как испугалась. Там все знали, что я комсомолка и пионервожатой была. Мама боялась, что донесут, она же видела, как немцы коммунистов и комсомольцев расстреливают, вешают. А здесь, в Апостолово, у нас родичи со стороны отца. Он погиб ещё в сорок первом.
— И как вам удалось сюда пробраться? Не близкий свет.
— Нам и самим не верится, — подтвердила Катя. — Маме ещё кто-то в Нальчике сказал, что, мол, с Украины в Германию не угоняют, вот она и поверила. Потом увидели: ещё как угоняют! А как добрались?.. Как в страшном сне! Пешком и на попутках, в поезда же немцы не пускали без пропуска. Иной раз теряли друг друга в этом аду, потом чудом снова вместе оказывались. Обтрёпанные, голодные, холодные... Ох, Рая, подробно рассказывать — ночи не хватит.
— Что такое холод и голод, мне тоже знакомо, всё пережила. Я же в ленинградской блокаде была.
— В Нальчике тоже были эвакуированные из Ленинграда. Так я их рассказы слушать спокойно не могла. Едва начнут, я — в рёв. Сколько слёз выплакала, жалеючи. Хотя у самих тоже было несладко. У мамы — гипертония, в дороге чуть не погибла, всё близко к сердцу принимает. А как здесь стали жить, так она все подушки слезами промочила: немцы же молодых почти каждый день угоняли. Вот она и дрожала, боялась, что и меня заберут. А меня эта война так закалила, я такой отчаянной стала! — вдруг похвасталась Катя. — Помню, в школе такой тихоней была, скромницей, а дома все цветы в палисаднике разводила. Я, Раечка, так цветы люблю! Они для меня как живые.
Бывало, если не полью какой — переживаю, он же, бедненький, пить хочет. Ночью встану и полью. — Катя сама не заметила, как ушла от разговора.
— А всё-таки, как ты тут жила при немцах? — спросила Рая.
— Как? На работу пошла, — просто ответила Катя.
— На работу? К немцам?
— А к кому же ещё? Почти целый год мы тут при них прожили. Больше не у кого было работать.
— И какая же у тебя была работа?
— Я уборщицей была на железнодорожном продпункте. Там немцы проходящие эшелоны провизией снабжали. У меня выбора не было: или грязь убирать, или вся семья с голоду помрёт.