Малиновый звон
Шрифт:
Мы вывалили на стол пищевые продукты и бухло. Журналист Якин, как обычно, сморщил нос от запаха псины.
– Ибанов, вы бы хоть проветривали хату иногда, – заныл он.
– Кому не нравится – идут на хуй, – чётко ответил завхоз.
– У нас гость из Заира, неудобно…
Ибанов, как бойцовский петух, наклонил голову, окинул негра опытным взглядом и чихнул. Брызги полетели на клавиатуру. Завхоз утёр нос, протянул
– Ибанов.
Негр, заулыбался ещё шире. Видать, у них в Заире запахом никого не удивишь.
– Зуаб, билять, – ответил он и пожал протянутую руку.
В это время хозяйка Валя накрывала на стол. Ей помогал снабженец Тухленко, подпизживая обрезки салями. Грохотов разлегся на диване и включил телевизор. На экране поздравляли мэра, но это был ещё утренний выпуск. Показали бы его ночным выпуском! Мы с Якиным открыли бутылку «хлебной» и разлили по стаканам.
О, как я люблю стаканы! Те самые столовские стаканы с монументальными гранями. Всё богемское стекло шло бы на хуй супротив этой посуды. Стаканом не ошибёшься в дозировке. Стаканом можно переебать по лбу злослова или какого-нибудь снабженца. Стаканом, наконец, можно просто гордиться как символом ушедшей эпохи.
И мы – четверо мужчин, плюс халявщик Тухленко и хозяйка Валя – рванули по сто пятьдесят «хлебной». Сразу затихли собаки и погас телевизор. Кот на шкафу открыл левый глаз. Водка пошла в чрево жизненной силой. Мы смотрели друг на друга, словно увидели в первый раз. Это открылось второе и самое важное дыхание. Мы вышли на финишную «прямую» и теперь стратегия не имеет никакого значения, а важна только обычная сраная тактика. Закусили. Хозяйка Валя села за пианино и стала наигрывать старые блюзы. После ста пятидесяти её всегда тянет на блюзы. А вот после трехсот она начинает громко спорить о великой силе педагогического искусства. Поэтому ей больше двухсот пятидесяти стараются не наливать. Уж лучше блюзы.
Мы расселись округ стола, расслабленные и умиротворенные. Выпив ещё по сто, мы заговорили об узости сознания.
– Расширить горизонты помогают мексиканские кактусы, – говорил Грохотов.
– Пошёл ты к бесам, со своим Кастанедой, – возражал Якин. – Мы ближе к востоку, чем к западу. Наша психика и так неимоверно широка, безо всяких кактусов. Познать высшие материи легко, если пить проверенные и очищенные напитки. Суррогаты – вот тот великий тормоз к познанию сущего. Всё это палево…
– А гашиш? – перебил его Ибанов.
– Гашиш имеет некое положительное свойство, но он иногда сознание запутывает и не дает найти исходную точку.
– Зеро! – вдруг встрял снабженец Тухленко.
– Зеро – это такой мачо, в шляпе и в плаще? – спросила хозяйка Валя.
Тухленко попытался что-то ответить, но Грохотов дал ему раза в селезенку.
– Мне кажется, выйти за пределы сознания невозможно, – засомневался я
– Да ты уже за его пределами, – возразил Якин. – Посмотрите на негра. Он из тех мест, где первобытный быт не засоряет видение внешнего мира. Зуаб, ты веришь в Бога?
Негр бодро встрепенулся и сказал:
– Боги там, билять! – и указал куда-то на шкаф, где щурился полосатый кот.
– У них много богов и каждый
– А вот я, пока не увижу Бога или хотя бы чёрта, не уверую, – упёрся Грохотов.
– Атеизм сейчас не в моде, а чёрта ты рано или поздно увидишь, такова участь всех запойно пьющих людей.
В это время в комнате вдруг как-то резко похолодало, а собаки вскочили и контрреволюционно залаяли. Кот на шкафу зашипел необычным способом. Негр перестал улыбаться. Это странное изменение внешней среды быстро прошло и мы снова наполнили стаканы. Хозяйка Валя захлопнула случайно открывшуюся форточку.
Тут я, почему-то вспомнил Льва Толстого и его проклятую бороду.
– А за графа Толстого по сто жахнем? – предложил я мерзкий тост. – Чтоб ему там черти вилами в печень с утра и до вечера.
– Давай и за графа, хуй с ним, – согласился Грохотов.
Мы торжественно выпили.
Критическая доза хозяйки Вали подошла к отметке триста граммов. В прихожей звякнул колокольчик. Это явились близняшки Оля и Галя. Они всегда приходят, если что. Они хорошие. Ибанов включил кем-то когда-то украденную магнитолу. Заиграло старое доброе диско. Все повскакивали с мест и принялись плясать, как в последний раз на Титанике.
Негр вытворял нечто невообразимое. Какие-то ритуалы вуду – аж страшно становилось. Якин скакал, как орловский рысак, и при этом орал матерные частушки. Я попытался пойти вприсядку вокруг хозяюшки Вали, но упал и больно ударился о шкаф, придавив хвост одной из собак. Та взвизгнула и укусила Грохотова. Шофер дал ей здоровенного пинка и сплюнул на ковёр. Снабженец Тухленко корчился где-то в углу, постоянно что-то жуя. Близняшки танцевали гибкий танец страсти.
Кассета кончилась. Мы, тяжело дыша, сели. Выпили ещё. Хозяйке Вале налили сразу сто пятьдесят и она, что-то сказав о внешкольной педагогике, рухнула на широкий топчан в углу. Завхоз Ибанов нежно укрыл её пледом, слегка поеденным молью. Потом он снова сел за компьютер: во-первых потому, что работу надо было доделывать, а во-вторых – у нас закончилась водка.
За бухлом решили идти мужчины. Собаки и близняшки проводили нас до лифта и мы весёлой гурьбой впёрлись в узкую кабину.
Я нажал «первый этаж», словно это была «ядерная кнопка». Лифт со скрежетом пополз вниз. Впятером в лифте было очень даже неуютно. Тусклая пыльная лампочка не прибавляла радости. Мне показалось, что мы спускаемся уже полчаса. Видимо, Якину тоже такое подумалось.
– Блядь, чего он так тащится? – неприятно спросил.
– Старый, сука, лифт, – успокоил его Грохотов.
Но когда прошло ещё десять минут, занервничал и он.
– Да что это за ёб твою мать! – зарычал он и стал нажимать остальные кнопки.
Лифт неожиданно остановился и его створки с противным лязгом раздвинулись. Мы, вспотевшие, вывалились из кабины и торопливо вышли из подъезда.
На улице была умопомрачительная темень. Не было видно даже соседних домов. Хитрая луна подло спряталась за тучи, и не горел ни один фонарь. Однако мы, повинуясь древнему инстинкту, зашагали направо в сторону круглосуточного магазина «Феникс». Мы прошли с полкилометра в полной темноте и тоскливой тишине. Не было слышно ни лая собак, ни пьяных криков местной босоты, ни ночного шёпота в кустах. Да и кустов мы как будто не видели. Только шуршание наших подошв говорило о том, что мы ещё существуем.