Малиновый звон
Шрифт:
– Да хуйня. А помнишь «Титаник», бухло, футбол в два часа ночи?
– Футбол мы отменили, все в гавно были и темно к тому же.
– Да футбол отменили, но один хуй посидели люто.
– Согласен. Только как тебя сюда занесло?
– Да понимаешь, сука Лев Толстой какой-то канал открыл, пока мы за водкой ходили.
– Это хуёво. Я-то по правильному задвинулся, а вас силком затащили, значит будут заёбывать по полной программе. Я поначалу было в рай попал, но там есть такая гнида Пётр, так он интриги какие-то плёл и выперли меня из сада этого в бараки. А у Господа все мои кассеты есть, он их слушал. И ещё Высоцкого.
– А
– Окуджаву как раз Пётр слушал. Но всё равно выгнали меня.
– А тут действительно плохо?
– Да как везде, жить можно.
Такие его слова меня слегка успокоили и я повнимательнее огляделся вокруг.
Обычная солдатская казарма, наспех выкрашенная в светло-зелёный цвет. Двухярусные нары (скрипучие, аж пиздец!) протянулись вдоль помещения. Тумбочки, блядь! И всю эту красоту освещали три одинокие лампочки Ильича, загаженные фантомными мухами.
На нарах сидели или лежали люди, чьи лица мне показались отчасти знакомыми. И вообще вся атмосфера была пронизана тяжёлой обреченностью, запахами лука и прилично заношенных носков. С верхнего яруса свесилась разноцветная голова Якина.
– Очнулся? Заебись. Беспяткин, а Юрик здесь мазу держит. В почёте, типа, – затараторил он.
– Федя, хорош гнать, ему еще хуёво, – оборвал его Хой.
– А где Грохотов? – спросил я.
– Он в лазарете, – ответил Якин. – Ему круто досталось, но и он двоих рогатых завалил. Теперь судить будут и ещё впаяют.
Журналист всегда должен оставаться журналистом и быть в курсе всех событий.
– А вот негра вашего хотят отправить в чёрные казармы, – сказал Хой.
– Зачем это? – удивился я.
– Для устранения расовых недоразумений. Тут и куклуксклановцы сидят и фашики.
– Да он нормальный негр, в принципе… – попытался возразить я.
Но тут к нам подбежал маленький остроносый разъебай с колючими глазками и затараторил что-то по-немецки. Он конвульсивно дергал руками в мою сторону и, по-моему, заводил сам себя.
– Это Геббельс, он не любит негров, – пояснил Хой поведение этого засранца.
– Пошел на хуй, сука! – крикнул я. Кровь ударила мне в голову, я попытался подняться, но не смог. Сильная боль прострелила меня вдоль и поперёк.
Нет, я тоже с неграми особо не братался, но и расистом никогда не был. А Зуаб вообще, встав на путь алкогольного исправления, оказался неплохим парнем. А эта мразь плюгавая, идеолог хуев, лезет со своими идеями, к человеку, у которого дед погиб, не дойдя до Берлина, чтобы обоссать колонны Рейхстага и покончить со Второй мировой войной навсегда.
Ненавижу, блядь! Интересно, а Гитлер тоже на этой зоне чалится?!
Геббельс куда-то съебался. И вовремя. В помещение внесли носилки, на которых, словно блатной патриций, возлежал Грохотов. Правда, у патрициев, по-моему, не было таких насильственно раскрашенных лиц.
Писать о синяках и ссадинах в данной ситуации глупо и не нужно. Просто пред нами был воин, прошедший бородинское сражение, битву при Калке и Ватерлоо одновременно. Занесли Грохотова какие-то сатиры, а не черти. Хой и Якин помогли уложить его на нижние нары. Шофёр тихо стонал. К нему подошёл доктор
– Все будет нормально, – произнёс через некоторое время Боткин. – Тем более, что здесь не умирают.
– Зато мучаются, – сказал подошедший Серёжа Есенин (короче, кого тут только не было!).
– Ты бы помолчал, берёзовый алкоголик, – оборвал его Хой.
– Да ладно тебе. Всё равно им придётся узнать, куда они попали. И чем раньше – тем лучше.
– Лучше для них будет поспать, пока не пришли надзиратели, – категорически заявил Боткин и неприличным жестом прогнал поэта в глубину казармы.
Я вдруг почувствовал непреодолимое желание естественного сна и, последний раз взглянув на Грохотова, провалился в полупрозрачную негу. Там мне приснилась запотевшая бутылка «Хлебной» и шашлык с помидорами и луком. А ещё я увидел бесконечную дорогу в светлое будущее и неизвестного мне Никиту Михалкова в сандалиях и с уставом караульной службы в волосатых руках.
8. Бараки и пороки
Как говорили египтяне, вытирая папирусом загорелые задницы, «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».
Да вам не похуй, как оно там? А там – это не здесь. Короче, прошло немало времени, пока мы оклемались и стали по-тихому «въезжать в тему».
В общем, нас приняла колония общего потустороннего режима. Даже магазинчик был. Только здесь никто ничего не жрал, а только все курили и в карты резались. На тюрьме, где сидели великие люди, даже карты были запрещены. Один хуй, играли и там…
А вообще, тут без описаний не обойтись. Так что, если кому в ломы читать эти описания, отправляйтесь варить кофе или сразу переходите к следующей главе. А я продолжу.
Сперва насчет светила. Это, граждане, ни разу не солнце и даже не луна, а просто повисла в небе какая-то хуйня наподобие прожектора, затянутое белёсым туманом и бросающее невнятный свет на окрестности. Мигала эта лампа с частотой «день/ночь».
Впрочем, освещения хватало для того, чтобы по скромному обозреть местность. Только это не нужно. Нечего тут смотреть. Куда ни глянь – сплошь скучная каменистая равнина, окружённая рыжими каньонами. Прямо поперёк неё (или вдоль) текла густая река, напоминающая расплавленную смолу, коей и оказалась на самом деле. Небо было постоянно затянуто серыми тучами, маскирующими день под ночь и наоборот.
На территории колонии всё поинтересней. Бараки были выстроены по типу Нью-Йоркских авеню, квадратно-гнездовым способом. Всё строго перпендикулярно и просто. Вот мы-то их и строили. Такая вот эффективная жилищная программа. Трудись, грешник, и не вякай.
А грешники тут попадались всякие. Были авторитетные и в законе, а в основном так – по «бакланке». На тюрьму попадали те, кто оставил понтовый след в истории, а которые задвинулись в подворотне от паленой «черняшки» или захлебнулись собственной блевотиной, тянули срок по скромному, на поселении. Тут всё велось по понятиям, а если какой беспредел и случался, то тузы его быстро разруливали.