Малое небо
Шрифт:
Она медленно покачала головой.
– В глубине души я смирилась, что между мной и Артуром все кончено. Я знаю, он не вернется.
– Почему вы в этом уверены?
– Потому что последние пять лет мы все глубже и глубже забивались каждый в свою нору. Под конец я совсем перестала понимать его.
– И чья в этом вина?
– Трудно сказать. Казалось, он где-то, куда мне доступ закрыт. Возможно, будь я другой, мне бы удалось понять его. Он никогда не умел говорить о своей работе и оттого был одинок. Думаю, это - главная причина.
– Почему же он не умел
– Для непосвященных - да, но, даже когда он встречал людей, которые поняли бы его, он и тогда не мог им ничего рассказать. Он всегда был замкнут.
– Почему же?
– Сразу после войны он занимался секретными исследованиями. Ему разрешалось обсуждать свою работу лишь с несколькими коллегами, и то при закрытых дверях. И вот однажды, году в пятьдесят первом, он пришел домой и сказал, что его рассекретили, что теперь его исследования носят иной характер и он, если захочет, может рассказывать о них другим. Но почему-то он никогда этого не делал.
– У него были близкие друзья?
– Раньше он был очень близок со своим старшим братом. Но тот уехал в Новую Зеландию, и Артур не видел его лет десять. Он часто поговаривал, что съездит к нему на рождество или еще в какой-нибудь праздник, но, когда праздник наступал, получалось, что такие расходы нам не по карману.
– А кто еще?
– У него был очень близкий друг, еще по колледжу, Джеффри Уинтерс. Но Джеффри умер года три назад.
– При грустных обстоятельствах?
– Полагают, что он покончил с собой.
Они замолчали, представляя себе, как Артур Джири бродит по грязным платформам и думает о своем погибшем друге. Их дружба оказалась недостаточно крепкой, чтобы удержать Джеффри на земле. Он высвободился, и ветер унес его на небеса. С тех пор Артур не заводил друзей.
– Он любит детей?
– По-моему, очень. Конечно, теперь они не так близки, как раньше, когда дети были маленькими. Но Дэвид очень тянется к нему, это правда.
Адриан Суортмор помрачнел, на душе стало тяжело и муторно. Да, старина Джири, по крайней мере одному человеку ты пригодишься. Твой побег на вокзал - сюжет, который я ищу; мне нужна сенсация, способная поднять мой авторитет в глазах Бена. А то, что ты смылся отсюда и бросил свою еще миленькую жену, - тоже неплохо, она тепленькой попадет прямиком ко мне.
Он повернулся к Элизабет.
– Не унывайте, Элизабет. Ведь жизнь не кончена. Эти горести - они пройдут. Подумайте немного о себе, поживите для себя.
Он привлек ее к себе и хотел поцеловать, но тут на лестнице послышались шаги Анджелы.
– Мам, - сказала она, с вызовом кивая на дверь, - я ухожу.
– Что ты, девочка! Так поздно?
– Пойду к Хейзел, - раздраженно бросила она.
– В такой час? Одна?
– Отпустите ее, - тихо произнес Суортмор.
– Как можно, девочка, - продолжала Элизабет, не обращая внимания на слова Суортмора.
– Неужели ты пойдешь к Хейзел в такое время? Она, наверное, уже спит!
Анджела усмехнулась.
– Хейзел никогда не ложится раньше двенадцати. Она просто сидит у себя в комнате, читает и слушает пластинки.
– Но как же так, - растерянно продолжала Элизабет.
– Послушай, мама, ты же знаешь, где она живет Через две улицы.
– Идите, Анджела, - кивнул Суортмор.
– Вам полезно сейчас пройтись.
– Как вы смеете!
– Элизабет повернулась к нему, вспыхнув от искреннего негодования.
Но Анджела предпочла подчиниться авторитету Суортмора - вскинула голову и вышла. Хлопнула входная дверь.
– Не смейте обращаться со мной так, словно я пустое место, - сказала Элизабет.
– У меня такого и в мыслях не было.
– Суортмор не собирался признавать свою вину.
– Я обращаюсь с вами как с личностью. И весьма незаурядной личностью. Просто я подумал, что будет очень кстати, если Анджела немного проветрится. Я имею в виду, для нас.
Она встала.
– И для того, чтобы остаться со мной, вы готовы позволить пятнадцатилетней девочке тащиться среди ночи одной через весь город?
– Сядьте.
– Суортмор потянул ее к себе.
– Две улицы - это же не весь город.
Он схватил Элизабет за руку, но она вырвала ее и бросилась к дверям. Он услышал ее шаги в холле, потом стук входной двери.
– Анджела!
– кричала Элизабет в сырую мглу.
– Анджела! Сейчас же вернись!
Она едва успела ее нагнать. Девочка была уже у ворот, через несколько секунд тьма поглотила бы ее, и, хотя она услышала бы зов матери и сердце ее запрыгало бы от волнения, она ни за что бы не вернулась. Но сейчас мать ее видела, а власть Элизабет над Анджелой была слишком велика. Девочка не могла ослушаться - так вот просто, прямо у нее на виду.
Ее рука, взявшаяся за щеколду калитки, упала, она постояла немного, потом повернулась и пошла обратно к дому. Только в глазах, которые она упорно прятала от матери, затаился гнев.
Элизабет молча пропустила Анджелу вперед, закрыла дверь, и обе вернулись в тепло и свет дома, где все подчинялось здравому смыслу и где им ничто не угрожало.
– Вот и хорошо, детка, - бодро сказала Элизабет.
– Жаль, что мне пришлось выбежать и звать тебя, но я ведь не разрешила тебе уходить к Хейзел, хочешь поговорить с ней - позвони.
Анджела прошла через холл, не поворачивая к матери головы, словно вовсе ее не слышала. У лестницы оглянулась, уже держась одной рукой за перила, и бросила:
– Я пойду спать.
– Пойди скажи "спокойной ночи" мистеру Суортмору, - все тем же бодрым тоном сказала Элизабет.
Анджела метнула на нее полный презрения взгляд. (Между нами война, а ты хочешь, чтобы я соблюдала приличия!) Не проронив ни слова, она повернулась и пошла к себе наверх.
Элизабет стремительно возвратилась в гостиную, стуча каблуками по дубовому паркету. Она была рассержена, чересчур рассержена! Суортмор предложил ей свою помощь, поддержку, пожелал освободить ее от тисков этого страшного напряжения. И, естественно, она приняла его намерения с открытым сердцем. А он, оказывается, вот каков! Решил поживиться за ее счет!