Малой кровью, могучим ударом!
Шрифт:
Двадцатилетний юноша, одетый в военную куртку, цивильные брюки, заправленные в высокие десантные ботинки, прищелкнул каблуками.
– И двое солдат с нами. Фрау, не могли бы вы предоставить нам кров до утра. В Братиславе черт знает что творится! Мы утром попробуем связаться с нашими по рации. Такое ощущение, что мы уже в глубоком тылу у русских.
– Да, да, конечно, офицер, располагайтесь.
– Фриц. Можно просто Фриц, фрау.
– Да, Фриц, я прикажу прислуге разместить вашу группу. Авто можете поставить во-о-он под тот навес. Гильда, Франческа,
– Спасибо, фрау, мы сами, пусть просто покажут, где нам расположиться.
– Меня зовут Марта. Марта фон Готлиб.
Солдаты занялись вещами. Кирхоф поднялся на крепостную стену. Обзор что надо. Дорога как на ладони.
– Солдат! – рыкнул он. – Пулемет на стену. Дежурство по очереди по два часа. Шнайдер – старший. Штайн, позаботьтесь об ужине.
– Господин майор, – раздался мелодичный голос из сада, – на правах хозяйки я приглашаю вас на ужин.
– Фриц, просто Фриц, – пробормотал Кирхоф и громко добавил: – С радостью принимаю ваше приглашение!
– Разместились, герр майор.
– Спасибо, Штайн. Сегодня ночью придется поработать.
– Опять «сунь-вынь»?
– Альберт, к чему такая пошлость?
– Фриц, стар я уже для этих экспериментов.
– Это ничего. Мужчина живет до тех пор, пока «живет»! Что с «полем битвы»?
– Баронесса. Ну, я полагаю, вы сами глаз на нее положили. Горничная – зовут Франческа, чешка, лет двадцать. Кухарка Гильда, скорее всего, тоже чешка, лет тридцать пять, но выглядит старше.
– Это та, толстая?
– Да. Ее муж садовник-привратник, не в армии по здоровью: Хромает, плохо видит. Дочь, лет четырнадцати-шестнадцати. Зрелая не по годам.
– Ты себе кого? Горничную?
– Да нет, я со своим простатитом боюсь спасовать. Скорее толстушку Гильду. И я предлагаю солдат и этого писаку тоже подключить.
– Зачем, Альберт?
– Вляпаются, – болтать не будут. А кончать всех придется, фотокор все заснимет, можно постановку сделать, что все это натворили русские.
– Слушай, Альберт, опасный ты человек! Я с тобой, наверное, с ума сойду, а сам ты не сумасшедший?
– Конечно, Фриц, я сумасшедший. Но скажи, разве тебе не нравится мое сумасшествие?
– Ладно, проехали. Распредели овечек между солдатами. И не беспокойте нас вечером. Хочу почувствовать себя рыцарем, захватившим соседний замок. Смирно! Выполнять!
– Яволь, мой офицер!
Только Збигнев со своей женой Тильдой уснули, только увидели первые сны, как на дверь обрушился град ударов. Збигнев открыл, за дверью стоял седой фельдфебель:
– Вставай давай! Быстро, быстро!!!
– Что случилось?
– Герр офицер требует срочно вино хорошее, давай быстро, веди в погреб!
– Но я же достал вино к столу.
– Эту кислятину? Ты что, думаешь, что офицер Рейха будет пить это пойло для чешских свиней?
«Началось», – с досадой подумал Збигнев, торопливо спускаясь в подвал.
– Вот, герр офицер, есть вино Мозельское, –
– Тупая славянская свинья, – бормотал про себя фельдфебель, поднимаясь уже в одиночку из подвала.
Труп он затащил за огромную бочку, стоявшую в подвале, наверное, уже не одну сотню лет. Звук выстрела надежно загасили толстенные каменные стены, покрытые мхом и многовековой паутиной, и мощные дубовые двери.
– Посмотрим, насколько шустра его толстая свиночка... – подстегнув себя этой мыслью, Альберт Штайн легко взлетел на третий этаж, на котором располагались спальни для гостей. – Пора, ребятки, хватит спать! – скомандовал он солдатам. – Не уроните честь Третьего рейха. Оттрахайте их так, чтобы визг стоял над всей Словакией.
«А он ничего, – подумала Марта. – Правда, наверное, врет, что дворянской крови».
После нескольких бокалов вина она освободилась от скованности, охватившей ее в миг, когда она встретилась с ним взглядом во дворе. Сейчас Марта более откровенно рассматривала немецкого офицера. Широк в плечах. Поджар. Никакого намека на брюшко, видно, что следит за собой. Светлые волосы выцвели под солнцем, значит не штабной, а именно боевой офицер. Кожа лица загорела и обветрена. О своих подвигах ничего не говорит, видно, не хочет производить дешевого впечатления. Вспоминает о каких-то довоенных светских вечерах. А вот здесь ты врешь. Был бы на балах, знал бы, каким ножом разделываются с форелью. Расстегнул две верхние пуговицы кителя, правда, с моего разрешения, но настоящий дворянин себе этого никогда не позволил бы.
– Да-а! – Марта про себя усмехнулась, – заговорила девочка из рабочей окраины Брно. Где была бы ты сейчас, если бы Карл не встретил тебя в то хмурое утро возле ювелирного магазина в Братиславе, не украл, не купил, не влюбил в себя? Балы! Помню я свой первый бал в Вене. Глаза толстых старых клюшек, противореча словам, лениво выползающим из их жабьих ртов, говорили: «Ты, несмотря на красоту свою и молодость, не нашего круга. Не ровня ты нам. Девка. Мы тебя никогда не признаем своей. И не подходи к нашим мужьям. Вот когда родишь наследника барону фон Готлибу, посмотрим. А пока сиди в замке и не езди, не смущай графьев наших красотой своей». А теперь я сижу и осуждаю этого офицера, который, наверное, еще сегодня днем рисковал своей жизнью, за неизысканность манер.
Их разделяли стол и старинный литой подсвечник, в котором горели пять свечей. Замок давно уснул. В открытые окна столовой доносился плеск Дуная. В лесу изредка вскрикивала ночная птица. Светила полная луна. Свечи не в силах были разогнать вековой мрак старинной гостиной. Рядом с камином, в котором весело пылали березовые поленья, бормотал о чем-то своем радиоприемник, настроенный на радиостанцию Вены. Вальс.
– Конечно, я согласна станцевать с вами, майор.
– Фриц, просто Фриц.