Малознакомый Ленин

Валентинов Николай

Имущество Шмита в долях, соответствующих закону, должны были наследовать — совершеннолетняя сестра Екатерина, несовершеннолетняя (18 лет) Елизавета и 15-летний брат. Для перехода наследуемого ими имущества в руки большевиков нужно было, чтобы все эти три лица (уже обеспеченные наследством от их отца) этого хотели, и этому способствовали. Брат Шмита, даже при желании исполнить волю покойного, мог это сделать лишь с согласия опекуна. Последний в эту историю не был затянут. Все говорит за то, что она шла мимо него. Главными передатчиками капиталов Шмита партии Ленина должны и могли быть только сестры покойного.

Говоря о сестрах, нужно немедленно перейти к фигурам, стоящим за их спиной в этом деле.

Первая фигура — Таратута, лицо, в советское время управлявшее различными банковскими учреждениями. В 1906 году некоторыми большевиками, в том числе известной своей ехидностью особой, носившей кличку «Землячка», по адресу Таратуты было брошено обвинение в доносительстве и провокации. Обвинение, тщательно и дважды рассматривавшееся, оказалось вздорным. Но во время распри между большевиками в 1909–1911 годах Богданов, ставший врагом Ленина, снова поднял вопрос о провокаторе Таратуте, с целью указать, из каких грязных, аморальных субъектов состоит окружение Ленина. На это обвинение Таратута ответил большим письмом, интересным для нас в том отношении, что в нем упоминаются факты, которые, дополняясь другими нам известными, позволяют очертить его роль в истории с наследством Шмита. Бежав из ссылки

и побывав на Кавказе, Таратута приехал в Москву в ноябре 1905 года и, следовательно, имел возможность познакомиться с Николаем Шмитом, арестованным лишь во второй половине декабря. Таратута сделался секретарем Московского Комитета большевиков, «ведал его кассой и издательством», а так как для сего нужны были деньги, Таратута, узнав, что доступ к кошельку Николая Шмита очень легок, стал посещать дом богатого студента и с большим рвением ухаживать за Елизаветой Шмит. Весной 1906 года Таратута уехал на партийный съезд в Стокгольм, а позднее, осенью того же года, «по личным делам жил (вместе с Елизаветой Шмит?) в Финляндии». Весной 1907 года он уехал на партийный съезд в Лондон, где по распоряжению Ленина был избран кандидатом в члены Центрального Комитета. Возвратясь со съезда, Таратута, заметив, что за ним весьма следит полиция, покинул Москву. В августе мы находим его среди тех, кто посещает дачу «Ваза» в Куоккала, где живут Ленин и Богданов. Исключая время, проведенное в Стокгольме, Лондоне, Финляндии и Ярославле (откуда он получил делегатский мандат на Лондонский съезд), — в Москве он пробыл немного более кода, но и такого короткого времени для сего ловкого человека было достаточно, чтобы наладить поток денег в большевистскую кассу. Елизавета Шмит стала его женой, принося ему и сердце, и деньги. Деньги большие, как можно судить по его письму — ответу Максимову, он же Богданов. Считая, что провокаторство связано всегда с корыстными целями, — Таратута бросил следующую фразу: «…Максимов знал другой факт не менее показательный, но известный лишь тесному кружку. Он знал, что я передал в партийную кассу сумму денег, превышающую во много раз плату самых крупных провокаторов. Я не могу здесь называть цифры, но Максимов знал, что тут были единовременные передачи в сотни тысяч, что эти суммы приходилось лично мне выручать от всяческого полицейского риска. И все эти суммы (во много раз превышающие личное благосостояние не только мое, но и всех моих близких) хранились и передавались мной под контролем и под отчет всей коллегии и самого Максимова, подпись которого имеется под большинством документов, относящихся к этим пожертвованиям. Максимов знал, что достаточно было мне упустить хотя бы одну предосторожность из тех, которые мы вместе с ним намечали, чтобы партия лишилась этих пожертвований».

В этом заявлении многое для нас туманно, а оно большой важности. Таратута указывает, что передавал в партийную кассу «сотни тысяч». Так как он делал свое заявление в Париже, то, говоря о «сотнях тысяч», он очевидно имел в виду не рубли, а франки. И в этом случае обнаруживается огромность суммы, попавшей в руки большевиков, — она будет уточнена в дальнейшем. Из письма Таратуты выясняется, что в перекачивании к большевикам капитала Шмита, кроме Ленина — горячее участие принимал Богданов-Максимов, что бросает неожиданный и особый свет на сего создателя «эмпириомонистической философии». Мне всегда казалось, что по самому складу и своей психики, и своего ума, интересующегося абстрактными вещами, он не может стоять близко к «операциям», проделывавшимся Таратутой. Таратута указывает, что добываемые деньги ему пришлось выручать от «всяческого полицейского риска». Фраза безграмотная. Он, по-видимому, хотел сказать, что, «выручая» деньги, ему приходилось рисковать, чтобы не попасться полиции. Какой год тут имеет в виду Таратута? Очевидно, не 1908 год. Тогда он был уже за границей и мог не бояться царской полиции. Время, о котором он рассказывает, вне всякого сомнения — вторая половина 1907 года, когда Таратута приезжал в Куоккала на дачу «Ваза» и намечал с Богдановым (об этом, несомненно, знал Ленин) «предосторожности», которые нужно было принимать, чтобы партия не лишилась пожертвований. Можно таким образом установить, что деньги от наследства Шмита началипоступать к большевикам уже в 1907 году, шесть-семь месяцев спустя после смерти Шмита. Если это так, то Таратута не потерял много времени, ухаживая за сестрой Шмита. Он, как Цезарь, «пришел, увидел, победил» — и Елизавета Шмит стала его женой, принося большое приданое. Но она была несовершеннолетняя и не могла распоряжаться ни принадлежащим ей имуществом, ни доставшимся ей от брата наследством, а Таратута, живя на нелегальном положении и будучи то Вильяминовым, то Сергеевым, то Грибовым, не мог вступить с ней в законный брак и в качестве мужа распоряжаться ее деньгами. Для замещения Таратуты была кем-то придумана упоминаемая Крупской хитроумная комбинация с «т. Игнатьевым», а раз Крупская о ней знает, еще лучше знал о ней Ленин. Роль этого таинственного человека в предоставлении Елизавете Шмит права и юридической возможности распоряжаться деньгами — разумеется, очень велика. Без его подписи, доверенности, она не имела бы денег, не имел бы их и Таратута. В своих воспоминаниях Войтинский рассказывает, что Ленин смотрел на Таратуту, как на сутенера, тем не менее очень ценил его финансовый подвиг. Члену Большевистского Центра Рожкову (Рожков одно время жил в Куоккала на той же даче «Ваза») Ленин сказал: «Тем-то он (Виктор Таратута. — Н.В.) и хорош, что ни перед чем не остановится. Вот вы, скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел. Это человек незаменимый».

В какой мере верно, что Таратута был на содержании у богатой купчихи? Средства Елизаветы Шмит были двоякого рода. У нее были деньги, полученные ею в наследство от отца. На эти деньги жила она, и вместе с нею жил и деньгами пользовался Таратута. С другой стороны, были деньги, полученные в наследство от умершего брата, и они передавались партии, причем Таратута, зная, что его кое-кто называет сутенером, стремился в своем ответе Богданову парировать это обвинение указанием, что суммы, им передаваемые партии, «во много раз превышают личное благосостояние не только его, но и всех его близких», то есть личные капиталы Елизаветы Шмит.

Обратимся к другой фигуре в этом деле — помощнику присяжного поверенного большевику Андриканису. В затеянной афере — переводе капитала Шмита в руки партии, Андриканис и Таратута сначала несомненно действовали в полном согласии, практикуя разделение труда: один ухаживал за Екатериной, другой за Елизаветой. О сестрах Шмит вот что мы знаем. Ухаживавшие за ними «партийцы» представлялись им большими героями таинственного, им неизвестного мира, гонимыми пророками какой-то новой религии, к которой, как они знали, склонялась и симпатия их трагически погибшего брата. Обе сестры были свободолюбивы, романтически настроены и, по-видимому, весьма влюбчивы. Екатерина Шмит полюбила Андриканиса, он со своей стороны, стал весьма искренно ею увлекаться, а так как, в отличие от Таратуты, Андриканис не был человеком на «нелегальном положении», ничто не мешало ему сочетаться законным браком с богатой наследницей. Это весьма устраивало партийные дела,вводя в семью Шмитов еще одного своего человека. Пользуясь своими законными правами и влиянием на жену, он должен был способствовать, чтобы достающееся обеим сестрам наследство от брата конспиративно, умело и без проволочек было передано партии. Андриканис должен был следить за реализацией

имущества Шмита (в наследстве, насколько нам известно, были значительные пакеты паев мануфактур Морозовых). По какому-то поводу Андриканис был арестован, но, благодаря связям, удалось добиться сравнительно скоро его освобождения, и в качестве наказания он подвергся высылке за границу, И вот в Париже оказались Андриканис со своей супругой и Таратута с Елизаветой Шмит. Была ли тому виной «парижская атмосфера», со всеми ее влияниями и соблазнами, или другие причины, но в психологии Андриканиса произошел резкий перелом в сторону «буржуазного перерождения». Большевистская партия настолько утратила в его глазах всякий ореол и кредит, что он пришел к убеждению, очевидно склоняя к тому и свою жену, что незачем передавать партии наследство Шмита. С этого момента между Андриканисом и большевистским Центром начинаются столкновения, переходящие в свирепую борьбу. Большевистский Центр, представленный в этом деле Таратутой, требует денег, Андриканис отказывает, — и Таратута грозит ему убийством. Попытка Андриканиса жаловаться в Большевистский Центр на «недопустимые угрозы» вызывает следующий ответ, подписанный Лениным, Зиновьевым, Каменевым и Иннокентиевым:

«Мы заявляем, что все дело Z. (то есть Андриканиса , — Н.В.) т. Виктор (Таратута. — Н.В.) вел вместе с нами, по нашему поручению, под нашим контролем. Мы целиком отвечаем за это дело все и протестуем против попыток выделить по этому делу т-а Виктора».

О ходе распри и ее финале можно найти следующие строки в книге «Две партии» Каменева, в которой он обвиняет Мартова в неверном освещении этого дела. По конспиративным соображениям, следуя за Мартовым, Каменев тоже называет Андриканиса буквой Z. — нам, разумеется, этого делать не нужно.

«Большевики поручили попечение о деньгах, которые они должны были получить, Андриканису. Когда же наступило время получения этих денег, то оказалось, что Андриканис настолько «сроднился» с этими деньгами, что нам, подпольной организации, получить их от него неимоверно трудно. Ввиду целого ряда условий, о которых немыслимо говорить в печати [37] Андриканис не мог отрицать прав Большевистского Центра полностью. Но Андриканис заявил, что большевикам принадлежит лишь часть этого имущества (очень ничтожная), что эту часть он не отказывается уплатить, но ни сроков, ни суммы указать не может. А за вычетом этой части все остальное принадлежит ему,Андриканису… Большевистскому Центру осталось только отдать Андриканиса на суд общественного мнения, передав третейскому суду свой иск. И вот здесь-то и наступила труднейшая часть дела. Когда зашла речь о суде, Андриканис письменно заявил о своем выходе из партии и потребовал, чтобы в суде не было ни социал-демократов, ни бывших социал-демократов.Нам оставалось либо отказаться от всякой надежды получить что-либо, отказавшись от такого суда, либо согласиться на состав суда не из социал-демократов. Мы избрали последнее, оговорив только ввиду конспиративного характера дела, что суд должен быть по составу «не правее беспартийных левых» [38] . По приговору этого суда мы получили максимум того, чего вообще суд мог добиться от Андриканиса. Суду пришлось считаться с размерами тех юридических гарантий, которые удалось получить от Андриканиса до суда. Все-таки за Андриканисом осталась львиная доляимущества».

37

Для полного освещения дела, особенно в его начальной фазе, было бы крайне интересно знать этот «целый ряд условий»; увы, они и по сей день остаются для нас неизвестными.

38

Мартов говорит, что большевики, ища судей, обратились к Центральному Комитету партии эсеров. Каменев утверждает, что Большевистский Центр такого обращения не делал: два эсера, бывших третейскими судьями с его стороны, фигурировали как частные лица. Со стороны Андриканиса судьями были один эсер и один беспартийный левый.

В отличие от Андриканиса, из захваченного им богатства, давшего партии очень немного и с запозданием, Таратута передал много, и деньги Николая Шмита начали входить в партийный оборот уже во вторую половину 1907 года. Ленин, прибыв из Финляндии в Женеву, мог с помощью этих денегначать собирать около себя разбитую большевистскую гвардию и с февраля 1908 года — издавать газету «Пролетарий». Из его письма в Одессу к Воровскому можно понять, что большевистская касса была уже полна. Вызывая Воровского в Женеву, Ленин писал: «В августе нового стиля все же непременно рассчитываем на Вас, как на участника конференции… Деньги вышлем на поездку всем большевикам… Убедительно просим писать для нашей газеты. Можем платить теперь за статьи и будем платить аккуратно» [39] .

39

Ленин, т. XXVIII, с, 546.

Революционные газеты и журналы не имели обычая платить гонорар. Значит, «прочная материальная база», как назвала Крупская поступившие к большевикам капиталы, начинала приносить плоды. За два года в Женеве, а потом в Париже, было издано 30 номеров «Пролетария». В среднем каждый номер (редакция, гонорары, печать, экспедиция) требовал затраты около 4000 франков, следовательно, на одно только издание «Пролетария» пошло 116 тысяч франков. Учитывая другие расходы, — оплату членов Большевистского Центра, Заграничного бюро Центрального Комитета, затраты на делегатов, приезжавших в конце 1909 года на пленум ЦК, и т. д., — нужно считать, что за 1908–1909 годы из большевистской кассы ушло, минимум, 200–220 тысяч франков. Но в январе 1910 года произошло событие с последствиями, сделавшее капитал московского самоубийцы предметом новой ожесточенной борьбы, которую тщетно и безнадежно пытались смягчить и затушить представители немецкой социал-демократии и Международного Социалистического Бюро.

Дело в том, что на бесконечных заседаниях, тянувшихся с 15 января по 5 февраля 1910 года, была сделана последняя попытка создать объединение формально объединенной, фактически глубоко разъединенной партии. Ленин, мы уже говорили, ни на минуту не верил в возможность такого объединения. Идя на него, он хотел лишь дать «примиренцам» предметный урок: пусть попробуют примирение, произведенный опыт раз и навсегда отобьет у них желание его повторять. Главным условием объединения Ленин ставил осуждение «ликвидаторства» и «отзовизма», признание «борьбы с этим течением за неотъемлемый элемент политической линии партии». Ленин шел на прекращение большевистской газеты «Пролетарий» с тем, чтобы был закрыт и меньшевистский орган «Голос Социал-Демократа». Органом всей партии оставался «Социал-Демократ», в редакцию коего должны были входить Ленин и Зиновьев, один большевиствующий представитель польских социал-демократов и два меньшевика (Мартов и Дан). Раз происходило объединение, должны были исчезнуть и кассы фракций, и потому капиталу Шмита, находившемуся в руках Большевистского Центра, предназначалось стать общепартийным достоянием, служить только общепартийным целям и назначениям. Такое признание подводило к острому практическому вопросу: кто будет хранить это общепартийное достояние, кто без фракционного пристрастия будет выдавать деньги? Ленин не доверял меньшевикам, меньшевики не доверяли ему. Нужно было найти третьих лиц, пользующихся доверием обеих сторон.