Мальтийская история: воспоминание о надежде
Шрифт:
Смотрел на спину удаляющегося капитана. Его летний китель напоминал мне белый флаг, вывешенный исчезающей реальностью. Укол пробил даже мою апатию. Мир в иллюминаторе стал другим: с детства привычные люди вдруг превратились в незнакомых существ со своими законами поведения, которые мне не дано понять…
К вечеру судно опустело: команда отправлялась на берег, капитан спустил французский флаг и, аккуратно свернув его, последним спустился в шлюпку.
Продолжал сидеть на горячей палубе, не поднимая головы. Ещё пять минут назад моряки проходили с чемоданами и баулами, смотрели на нас, обменивались шутками
Посмотрел на Папашу Гийома – тот равнодушно смотрел вслед уходящей шлюпке. Уплывающие моряки что-то кричали ему и махали руками.
– Почему ты остался? – спросил его.
Стармех вытер мозолистые руки чистым платком – привычка моториста: постоянно вытирать руки, даже если они чистые, – потом он отвернулся от моря, поднял глаза на пустой флагшток.
– Наверное, потому что я марселец, и бошев не переношу на дух, – ответил Папаша Гийом.
– А англичане лучше? – не удержался я от колкой реплики.
Он не ответил – пожал плечами и отвернулся к морю…
Вечером на «Бретань» прибыла группа матросов. Все они были французами с разных судов. Их всех объединяло только одно: они решили остаться под британским флагом. Но их была настолько мало, что англичане смогли скомплектовать экипаж только нашего небольшого сухогруза. Новые члены экипажа были людьми разными, но настроение у них было одинаковое: угрюмые лица, молчаливость.
Последним прибыл новый капитан и представитель английского штаба в Гибралтаре, который и представил нам командира. Разношёрстный строй потёртых матросов с торговых судов встретил это назначение лёгким смехом и язвительными шуточками в кулак.
Перед нами стоял высокий худощавый мужчина, лет тридцати пяти – сорока в чёрной форме королевского флота. Из-под помятой фуражки торчали вихрастые рыжие волосы. Впалые щёки и нос с горбинкой производили некое впечатление хищности в его облике, однако глаза контрастировали с этим: они улыбались, или, точнее говоря, насмешливо искрились. «Странный капитан», – сделал я свой вывод.
«Лейтенант Джордж Моро», – так представил нашего капитана штабной офицер. «Во всяком случае, корни у него французские», – не мог не отметить я, хотя нельзя было сказать, что у меня возник к этому какой-то интерес: «Из семьи эмигрантов. Впрочем, как и я».
Но среди новоявленных членов экипажа это вызвало очередную волну шуточек и присвистываний: «Под кислым британским флагом ведут вперёд нас беглецы». Однако, как мне показалось, капитан не заметил этого, или просто не обратил внимания. Офицер штаба вытащил из свёртка флаг, и вскоре на флагштоке нашего сухогруза заколыхался «Юнион Джек». Это действие погасило игривость настроения матросов: теперь все окончательно поняли, что они попали в новую для себя роль.
Капитан обратился к нам на беглом французском без малейшего акцента:
– Экипажу быть готовым к выходу завтра в море. О времени сообщу завтра. Старшему помощнику, – он перевёл взгляд на невысокого круглого мужчину с большими залысинами в тропической морской форме, мужчина стоял с краю в нашем строю, – провести распределение матросов по выполняемым обязанностям. Всем ознакомиться
Папаша Гийом махнул мне рукой, и мы направились в машинное отделение, остальные матросы, недовольно бурча, остались на палубе выслушивать указания старпома…
В девять вечера Папаша Гийом ушёл докладывать на мостик о готовности двигательной установки к выходу в море. Через час он вернулся. Человек он был немногословный, но немного поделился первыми впечатлениями о новом капитане: как специалист – что-то знает, насмешлив – любит язвить и подтрунивать, завтра в полдень выходим в море – курс неизвестен.
Так прошёл мой первый день под британским флагом.
На следующее утро после погрузки припасов и ящиков со снарядами к зенитным орудиям судно направилось в открытое море – курс зюйд-ост. Мы шли в караване ещё с шестью транспортниками в сопровождении трёх эсминцев и одного крейсера. Через несколько часов хода курс был изменён – ост. Куда точно идёт судно, экипажу не говорили. Об этом знал только капитан, но он молчал.
Но на следующий день бывалые моряки – несколько таких было и в нашем экипаже – уверено прогнозировали: «Марсельская цыганка лучше не нагадает – на Мальту идём». Эту догадку подтвердил и Папаша Гийом. Новость меня не огорчила, не обрадовала: «На Мальту – так на Мальту», – мне было всё равно.
Ночными дежурствами в машинном отделении меня часто посещала мысль: «Почему всё-таки остался, а не вернулся во Францию?» Ответа не находил: «Из чувства патриотизма, о котором по прошествии лет будут говорить с высоких трибун? Или из чувства малодушного приспособленчества, о котором говорили сейчас?» А может, у меня сработало элементарное чувство самосохранения сознания: в Нанте меня ждали могилы родителей и разрушенный дом, где они снимали небольшую квартирку (все деньги шли на моё обучение), там меня ждало чувство вины и тоски. Неосознанно я стремился отвлечься от саморазъедания – служба во флоте давала мне шанс справиться с внутренней болью… Или всё-таки что-то другое?
Через трое суток морского перехода мы увидели Мальту. Из водной глади поднимались отвесные утёсы, лишённые растительности; кое-где виднелись жилые постройки. Но поразила меня столица острова – Ла-Валетта. Её огромные бастионы казались продолжением самой толщи скал, на которых покоился город. Во Франции я повидал немало крепостей, но эта производила особый эффект. Воображение уже рисовало местных жителей циклопами, сумевшими воплотить в камне саму вечность.
Караван медленно вошёл в Великую Гавань Ла-Валетты для разгрузки, и вскоре наше судно пришвартовалось к одному из транспортных причалов. Портовые краны начали поднимать привезённый нами груз, но рабочих в порту не хватало, и нам пришлось переквалифицироваться в грузчиков и такелажников. Так продолжалось несколько часов, до самого вечера. Разгрузив, наконец, судно, и кое-как помывшись из шланга, я свалился на свою лавку в каюте и провалился в глубокий сон усталости, даже похрапывание Папаши Гийома не могло помешать мне.