Мальтийское Эхо. Продолжение

Саврасов Игорь Фёдорович

Они сели в старые кожаные кресла под большим навесом возле стройки.

– Трость пригодилась?
– спросил моряк.

– Спасибо, очень, - ответил Андрей.

Он рассматривал верстак, мощный, длинный, инструменты под ним. Всё было организовано и продуманно чётко, по-флотски.

– Пойдём. После бани нужно ещё мат тебе поставить, профессор. До отъезда была ничья. Не люблю ничьих!

Когда после бани, чаёвничая, они сели играть, не прошло и двадцати минут, как Дмитрий Платонович сдался. И это на семнадцатом ходу!

Он был в полной растерянности:

–

Я был одним из сильнейших шахматистов в нашем пароходстве!

Андрей Петрович успокаивал моряка:

– Вот, смотри, - он вновь расставил фигуры и повторил все ходы с подробным комментарием, объясняя наилучшие варианты из тысяч возможных.

– Ты, Петрович, что - гроссмейстер!? Ты просчитываешь на 25 ходов вперёд!?

– Нет, - растерялся Андрей, вдруг удивившись самому себе.
– Я увлекался в юности очень, да и играть люблю, - он сделал паузу.
– А матрицу... доску, фигуры так отчётливо просчитываю впервые.

– Давай реванш!
– воскликнул горячий моряк.

– Извини, разболелась голова. Потом. И на рыбалку ... не завтра... потом. А на стройку приду сразу после завтрака. С удовольствием!

– Добро! Приходи! Коряги наверху ошкуришь. Чтобы гладкие были!

Покрасишь лаком, - Дмитрий пожал руку Андрею.

Тот взял у Анны Никитичны запасные ключи от парадной и задней дверей усадьбы, попрощался с хозяевами и ушёл.

Близилась полночь. Сумерки сгустились и осели в кронах деревьев причудливыми тёмными одеяниями. Ветер шелестел листвой, и этот шелест более всего напоминал шипение, которое изредка прерывалось чудны?ми "охами и ахами", неведомыми зовами, мало чем напоминающими человеческие. А вот вскрикнули, а вот заплакали...

В доме было тихо. Андрей Петрович осторожно прошёл в свою комнату. Через десять минут он уже спал. Спокойно и крепко, пока под утро, перед самым рассветом не началась гроза, и сон, весьма эротичный, заставил его проснуться в возбуждённом состоянии.

Шесть утра. Рассвело. Гроза кончилась, и над рекой лежал туман. Светлая полоса неба окаймляла картину. Андрей постоял у окна и снова лёг.

"Платоныч рыбачит, наверное. Это нужно очень любить, чтобы в такой влажной среде, среди комаров... А может он среди русалок..."

Он с удовольствием вспомнил сон. Будто он во флигеле, в светёлке с двумя русалками. Те сидят на гладких корягах напротив друг друга и ритмично трутся своими хвостами по отполированным сучкам, и закатывают глаза, и из приоткрытых ртов вырываются сладкие стоны...

"Да, - подумал доцент, - почему, интересно, засыпая, бывает, что думаешь о науке, а снятся... "русалки"

– 29 -

Когда Андрей вошел в столовую, пани Мария и Ирина уже завтракали. Он поздоровался, те ответили:

– Вот видите... видишь, Андрей, мы с внучкой уже завтракаем, не дожидаясь...тебя, сынка отвязанного,- бабуля

была весела.- Как провели вечер у Дмитрия и Анны?

– Принят на работу, на строительство флигеля. Подмастерьем.

– Замечательно. А как выспались? Твоя комната приняла тебя? Гроза не мешала?

– Комната уверенно перешла на "ты" со мной. А гроза... Наоборот. Приснились русалки... непозволительно вульгарные...

Мария Родиславовна расхохоталась.

– Восхитительно дерзкие? Головокружительно сладострастные?

– Очень!
– признался "сынок" доброй " тетушке".

– Это тебе, Андрюша, не твои совы! Будь осторожней: увлекут, утянут за собой...

Иришке явно не нравился диалог и она не приминула сыронизировать:

– Мы, бабуля, только что говорили о Микеланжело...

– И что с того? Мы просто не касались темы... его "курочек" - парировала пани Мария.

И, обращаясь уже к Андрею Петровичу, пояснила:

– Я вспомнила своего деда, - лицо ее помолодело лет на 30.
– Он, когда вышел в отставку, зажил помещиком. Часто после утренних прогулок он говаривал бабушке: "заслушался соловья", "зачитался", но чаще "засмотрелся на молоденькую пастушку". Бабушка никогда не сердилась. Наоборот- всегда шутила: "Мой Генрих - всегда молодой петушок". А он отвечал: "А ты, Моника, моя веселая, маленькая курочка". И они нежно целовались.

Ирина Яновна быстро закончила завтракать и убежала. Мария Родиславовна сказала:

– Побежала к Анне во флигель. И садик свой навестить. Соскучилась ,- и добавила ,потупив глаза, - у нее быстро меняется настроение. И о Венеции не хочет рассказать. Странно. Иришка ведь только второй раз была за границей. В первый раз мы с Верой повезли ее на восемнадцатилетие в Польшу. Путешествовали три недели. Большей частью жили у родни в Гданьске. Конечно, и в Варшаве, и в Кракове. И вот сейчас, в 25 лет, снова юбилей и снова путешествие. Но мало, мало у нее общения, впечатлений. Я виновата, держу ее здесь возле себя.

– А у вас, дорогая тетушка, когда день рождения?
– спросил Андрей.

– У меня 10 августа,- улыбнулась пани Мария.

– Ого, скоро совсем, - и добавил.
– "Львица" по гороскопу. У меня, вы знаете, появилось странное ощущение... склонность и способность к астрологии, нумерологии.

Мужчина искал какое-то понимание и может, даже ответ в глазах Марии Родиславовны, но та сказала просто:

– Вот и подарите мне на день рождение гороскоп. Я в молодости жуть как любила гадать и верила и картам и цифрам . А в звезды и сейчас верю!

– С удовольствием! Но, боюсь, ваши внучки меня высмеют. Они опытные маги.

– А вот и сравним!
– коварно заключила пани Мария.

– Я пойду. Платоныч уже там, на стройке, наверное.

К полудню на стройплощадке появилась Ирина. Все внимательно, по-хозяйски осмотрела, обошла вокруг.

– Тебя уже больше интересует этот новый флигель, чем наш, старый?
– спросил Платоныч.

– Не знаю, я в какой-то растерянности. Но мне, дядька, хочется...самостоятельности .

– Понимаю, дочка.