Малыш-маг
Шрифт:
Вожатые, которые сидели за отдельным столиком были шокированы моей наглостью, не сразу отреагировали на мою выходку, лишь когда я пошёл обратно, парень возмущённо спросил:
— Серебряков, ты что себе позволяешь?
Когда нас строем заводили в столовую, я отлучился на минутку в туалет и там «оделся», поэтому, когда тот спросил, я стал демонстративно себя осматривать, после чего посмотрел на него и сказал:
— Ширинка застёгнута, да у меня вообще её нет. В чём тогда проблема?
— В чём проблема? Твоя наглость, с которой ты нарушил приказ?
— А
— Серебряков! — возмутилась моим хамским тоном, другая вожатая.
— Да вы меня достали уже. Я же сказал, Бор я, а не Серебряков.
— Не нужно ссориться, — остановила нас та вожатая, которая первой завела со мной речь у озера. По виду она была самой адекватной из вожатых и, похоже, действительно любила детей. — Андрей, твои родители сказали, что ты очень хороший художник, поможешь мне с плакатом?
— Ну-у, ладно, — протянув, согласился я. — Хоть спасибо сказали, как Серебрякова зовут, а то никто из детей не знает.
Пока вожатые шушукались у себя за столом, парень бросал на меня нехорошие взгляды, я явно пошатнул его авторитет среди пионеров, я вернулся за столик, на своё место и добил компот, ложкой достав все ягоды.
— Ну ты даёшь, с Палычем ругался, — тихо шепнул мне сосед справа.
— Палыч это кто? — уточнил я.
— Старший вожатый.
— А-а-а, этот сопляк. Да и не ругался я с ним, оборзел он, вот и поставил на место.
— Он между прочим боксёр.
— Ну и что, я тоже русбоем владею, да и не будет он бить ребёнка, это не педагогично.
Тут нас подняли и погнали из столовой, остались только дежурные которые как сонные мухи начали собирать посуду. На выходе меня сразу выдернули из строя, та самая вожатая, что доброй была. Её все пионеры и пионерки любили за эту самую доброту, звали её Ольгой Петровной, и было ей шестнадцать лет.
— Идем в клуб, там комната есть для рисования, покажешь, что ты умеешь.
— Угу, — кивнул я и последовал за девчонкой.
До Петровны она пока не доросла, до Ольги вполне, так и буду её называть. Та оказалась ещё той трещоткой, когда мы вошли в худкабинет, то она не замолкая ни на минутку, описала что где лежит, какой плакат нужен и какое ему лучше придумать название.
— «Пионерский отдых» подойдёт, — быстро согласился я. — Всё иди, а то у меня от тебя уже голова болит.
Та не успела описать своё виденье, как должны были отдыхать пионеры, я свои конечно имел, но не думаю что пионер на «Майбахе» с толстой кубинской сигарой в зубах с двумя сисястыми девками по бокам её обрадует, или пионерку на иностранном пляже в мини купальнике окруженную брутальными самцами, поэтому пришлось подумать. Естественно когда нашёл что рисовать, то воспользовался магией и краской, что имелась в кабинете.
Ольга пришла через два часа, а так как на головоломку с рисунком у меня ушло пару минут, на написание даже меньше, то я успел отдохнуть и даже немного почитать.
— Что читаешь? — спросила
— На древнешумерском, — ответил я, осторожно забирая книгу. — Этой книге больше двух тысяч лет, поэтому поосторожнее. Раритет всё-таки.
— Ты знаешь этот язык?… — изумилась вожатая, но здесь она увидела плакат, стоявший прислонённым к ножке стола, и замерла в восхищении с широко распахнутыми глазами, невольно выдохнув. — Какое чудо.
— Что опять не так?! — возмутился я. — Я тебя уже боюсь.
— Нет всё так, — та схватила меня и подняв над полом прижав к крепкой груди, стала кружить.
На девок я особо не смотрел, не интересовали они меня. Как ценитель, как взрослый с мужчина в детском теле, оценить и полюбоваться красотой мог, но как полноценный мужчина я ещё не вырос, поэтому женщины для меня действительно интереса не представляли, а здесь я млел, положив голову на грудь. Кстати, Ольга лифчика не имела, это чувствовалось, да и холмики у ней на ощупь оказались ох какие волнительные.
Та не сразу поняла, что её целенаправленно ощупывают, поэтому когда сообразила сразу поставила на пол, с подозрением меня разглядывая, а наткнувшись на мой невинный взгляд ангелочка, смутилась и отвела взгляд.
— Директор приехал, — наконец прервала она затянувшееся молчание, продолжая рассматривать рисунок, после чего взяла плакат в руки. — Он хотел с тобой поговорить. Твой плакат думаю задобрит его. Идём.
Она взяла плакат в правую руку, а меня левой, и повела из кабинета на улицу, а потом и в сторону административного здания. Глядя на её волнующую походку и колышущиеся прелести пониже спины, я вздохнул, мысленно попричитав: Эх, где мои семнадцать лет?
Директор оказался мужиком нормальным, отчитал меня конечно за побег, я уже не обижался, что мне приписывают чужие поступки, Серебряков так Серебряков, после чего он, как и Ольга, стал любоваться плакатом. Если бы здесь существовали глянцевые журналы, то плакат как бы был срисован с них, в смысле яркостью красок и глянцевой красотой, а рисунок был простой и незамысловатый. Озеро, где купаются и радуются пионеры, я там топлю Гаврюшу, а на берегу стоит Ольга, которая с тревогой следит за детьми. На шее у ней висит свисток, у ног лежит красный спасательный круг, этакая мать-героиня.
— Скажи, КАК?! — закончив любоваться рисунком, спросил директор лагеря.
Как мне было известно, он был учителем математики в школе в райцентре, и в летний период становился директором пионерлагеря. Со слов тех же пионеров, был он директором хорошим, и добрым, справедливым.
— Ну как, — пожал я плечами. — Природный талант не скроешь. Чувство прекрасного у меня хорошо развито, глазомер, память…
— Ага, и скромность, — хмыкнул в усы директор.
— Ну да, и скромность, — согласился я с ним. — Помогли мне нарисовать этот плакат.