Малыш с Большой Протоки

Линьков Лев Александрович

— Надо прочитать, — сказал я.

— Это уж вы у хозяйки спрашивайте, — шутливо развёл руками Баулин и отнёс тетрадку обратно в спальню.

— Вы не предлагали Кирьянову остаться на сверхсрочную службу?

— Он учителем хочет стать. По родной Смоленщине соскучился. Что ж, как говорится, дай бог ему счастья.

— Вы-то вот с Курил уезжать не хотите…

— Я — другое дело, граница — мой дом. А Кирьянову в декабре только двадцать пять стукнет… Со всеми жаль расставаться, когда они уезжают, — погрустнел капитан третьего ранга. — Тебя-то самого, конечно, не все только добром поминают: и строг был, может, и придирчив. А как не быте строгим — мы ведь здесь вроде как на фронте, у нас

всегда готовность номер один. Всех жаль, — повторил он, — а вот, честно признаюсь, ни с кем ещё не было так тяжело расставаться, как с Кирьяновым. И не потому только, что он сделал для Мариши. Моряк он замечательный — сама честность, скромность и исполнительность.'Да вдобавок к тому — волевой. — Баулин сверил наручные часы с корабельными. — Ну, мне пора в море.

Он заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, снял с вешалки кожаный реглан, сказал, усмехнувшись:

— А если б вы знали, сколько этот чёртушка Алексей Кирьянов мне нервов перепортил, сколько я ещё в морской школе с ним повозился! Да и не я один — и замполит, и комсомольская организация. Хотите верьте, хотите нет, а я уж было думал, что горбатого, только могила исправит. Такой Алексей был заносчивый, строптивый, отчуждённый.

— Как же из Кирьянова получился отличный пограничник? — удивился я.

— А всё началось с первого шквала. — Баулин снова взглянул на часы. — Сейчас-то уж некогда. Напомните, расскажу как-нибудь в другой раз. Спокойной вам ночи, располагайтесь как дома.

Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы распрощались, и его высокая, слегка сутуловатая фигура вмиг растаяла в густом тумане. Снизу, из-под утёсов, доносился тяжёлый, перекатистый гул океана.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПЕРВЫЙ ШКВАЛ

Проснувшись среди ночи, я не сразу сообразил, где нахожусь, прислушался: за окнами под утёсами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее рядом бревно: меня относило всё дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча. У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причёсанная Маринка..

— Дядя, у тебя болит головка?

— Нет, не болит, — пробормотал я в смущении.

— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо. — А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чу-тельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне — значит, растёшь.

Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.

— Кто же открыл ставни?

— Я сама! — ответила Маринка.

— Ты сама и чайник вскипятила?

— Разве можно! — удивилась Маринка. — Папа не велит мне зажигать керосинку, я могу учинить пожар. Чайник вскипятила тётя Таня, наша соседка. Тётя Таня и печку истопила, и камбалу поджарила.

Мы не спеша позавтракали, прибрали за собой. Неожиданно Маринка вздохнула:

— А ещё я видела во сне маму…

— Ты покажешь мне свои игрушки? Хорошо? — обнял я её, желая отвлечь от печальных мыслей.

— Покажу… Потом.

За окном громоздились скалы, высился конус вулкана. Вдруг в комнате как-то сразу всё потускнело: на солнце наползла туча. С океана наплывали клочья тумана, вершину вулкана как отрезало.

— Сейчас бус пойдёт, — сказала Маринка. — «Старик» макушку спрятал.

«Стариком» на острове называли вулкан — это я уже знал, но что такое «бус»?

— Это дождик, такой мелкий-мелкий, будто из ситечка, — объяснила Маринка. — Ох, и не любил его дядя Алёша! Лучше, говорит, штормяга, чем бус.

Рассудительность Маринки мало сказать удивила —

поразила меня. Поразили меня и её игрушки.

Коллекция яиц морских птиц — то маленьких, в тёмных пятнышках, то больших, каких-то бурых, почти прозрачных, то похожих на грушу дюшес — нанесла мне форменное поражение. Разве мог я ответить на вопросы Маринки, какие именно из яиц принадлежали тупикам, какие кайрам, гагарам или различным чайкам! А Маринка всё это знала.

Не в лучшем положении очутился я, когда она с гордостью разложила передо мной засушенных крабов, морских ежей, звёзд и коньков и целый гербарий водорослей.

— А где же твои куклы? — спросил я растерянно.

— Хочешь, я лучше покажу тебе мой вельбот, — предложила она.

Я полагал, что Маринка достанет из ящика игрушечную лодку, но оказалось, что нужно надеть плащ и пройти к соседнему сараю. Моросящий дождь и впрямь словно высеивался из низко нависших туч.

Маринка отворила дверь, и глазам моим предстала маленькая, однако не игрушечная, а настоящая шлюпка с парой вёсел, рулём и ещё какими-то незнакомыми мне принадлежностями. Маринка забралась в лодку и в, течение нескольких минут окончательно убедила меня, что в сравнении с ней, шестилетней девочкой, я просто-напросто невежда: то, что я наивно называл багром, оказалось отпорным крюком; рукоятка руля называлась вовсе не рукояткой, а румпелем; маленький бочонок для пресной воды — анкерком, деревянный совок для отливания воды — лейкой.

— Кто же это сделал тебе такую замечательную лодку?

— Не лодку, а вельбот, — поправила Маринка. — Мне построил его дядя Алёша. — Она начала развязывать брезентовый мешок. — Сейчас я покажу тебе рангоут и паруса…

Весь день я провёл на морской базе. Баулин тоже был занят, и мы смогли поговорить, как и накануне, только за вечерним чаем. Маринка уже спала. Я, смеясь, рассказал Николаю Ивановичу, как его дочь повергла меня в смятение своими познаниями в морском деле и в естествознании.

— Когда только вы успели обучить её всем этим премудростям?

— Заслуга, увы, не моя! — шутливо развёл он руками. — Всё дядя Алёша.

Опять этот Алексей Кирьянов! Разве мог я тут не напомнить капитану третьего ранга про обещанный рассказ о первом шквале?

— Об Алексее многое можно рассказать. Самсонов прав: действительно, хоть книгу пиши, — начал Баулин. — Но уж если рассказывать, то и утаивать ничего не след. Думаю, Алексей не был бы на меня за это в обиде. Познакомился я с ним пять лет назад в Ярцеве, есть в Смоленской области такой старинный городок. Я приехал туда для отбора призывников. Пограничному флоту нужны крепкие, хорошо грамотные молодые ребята. Не велика беда, если моря не видали — привыкнут, была бы закваска!.. Словом, увидел я среди других Кирьянова — крепыш, заглянул в его личное дело — комсомолец, из колхозников, окончил педагогическое училище, преподаёт в школе русский язык — и решил: подойдёт…

Баулин наполнил чаем третий или четвёртый стакан.

— Призывная комиссия, — продолжал он, — работала в просторной горнице старого дома; с пола тянуло, как из погреба, на улице — февраль, минус двадцать! Железная печка раскалилась, но, можно сказать, без толку: даже мы, офицеры и врачи, поёживались, а призывники ведь раздевались донага. Подошла очередь Алексея Кирьянова. Пока его выслушали, измерили, взвесили и так далее, — он весь посинел.

Только тем, что парень так сильно продрог, я и объяснил тогда его невыдержанность. Врач попросил, чтобы Алексей открыл рот, а он вдруг как выпалит: «Нельзя ли поскорее, мы не лошади на ярмарке!» Мой сосед майор-танкист нахмурился, шепчет мне: «Ну и тип! Я бы не взял его ни за какие коврижки». А я взял, и тут-то и начались испытания моих нервов и порча крови…