Малышок

Ликстанов Иосиф Исаакович

Все засмеялись, смеялась даже старуха, сдавшая два грамма металла. Сдатчики решили, что старичок умеет выбирать сынков, и помогли Косте пристроить рюкзак за плечами.

Солнце уже разгорелось, и на тротуарах стало мокро. Костя, вышедший из дому в валенках, шагал по дороге. Он думал о своем, и трудно было бы сказать, о чем он думал. Было только ясно, что он не жалел о сделанном. Он простился со своим единственным богатством, и лишь на короткий миг сжалось его сердце, зато теперь оно стало шире, чем раньше, - в нем было все спокойно и как-то светло.

На что он променял золотинку?

Может быть, кто-нибудь сказал бы: на ничто! Но глупое, неправильное слово только рассмешило бы Костю. В этом «ничто» было и здоровье Катюши, и полная жизнь за колоннами, и, может быть, добавочные «Буши», и слава фронтовой бригады, и… Простившись с самородком, он стал сразу богаче, гораздо богаче, чем был. Правду говорил Миша Полянчук, что на свете есть вещи дороже золота. Ради своего товарища, ради своей бригады Костя простился с золотинкой самородинкой и взамен получил еще золотую минуту - может быть, самую лучшую и радостную.

ПОПЕРЕЧНАЯ ДУША

Антонина Антоновна была твердо убеждена, что Малышок не способен на дурное дело, и все же испугалась, когда он выложил из рюкзака на кухонный стол масло, две пачки пиленого сахару, мешочки с мукой и какао, отдельно завернутые плитки шоколада. Глаза и рот у нее стали совершенно круглыми. Она попробовала муку на палец и на язык, убедилась, что это не сон и что лучшей муки не найти.

–  Завод дал, что ли, Костенька?
– с надеждой в голосе спросила она.

–  Завод, - согласился он.
– Какао на молоке варить нужно, сказывают.
– Поняв беспокойство старухи, Костя усмехнулся: - Ничего… Взято - не украдено. Скажешь, что завод дал.

–  Бабушка, кто у нас? Это Малышок, да?… Малышок, иди сюда! Я уже проснулась, - послышался голос за дверью.

Катя лежала на диване, натянув одеяло под самый подбородок, и смотрела на Костю с такой улыбкой, будто очень провинилась.

–  Вот как я сразу заболела, - сказала она.
– Знаешь, совсем, в общем, ничего не болит, только голова кружится все в одну сторону и так спать хочется. А уши - как не мои. Плохо слышат. Все какой-то шум, шум… как радио… - Она вдруг все сообразила и забеспокоилась: - А ты почему дома? Зачем ты с завода ушел?

–  Герасим Иванович разрешил… Должен я о бригадниках думать.

–  А по-моему, все это лишнее, - решила Катя и быстро приподнялась на локте: - Иди на завод! Наверное, все станки стоят…

Для того чтобы успокоить ее, Костя сказал, что работа за колоннами не стоит, так как Сева приловчился управляться с тремя станками. Он думал, что Катя обрадуется, но она отвернулась к стене и враждебно проговорила:

–  Ну конечно, я так и знала! Вы прекрасно обойдетесь без меня! Вы здоровые, а я больная - от меня одно беспокойство. Хоть сейчас можно умереть… А только я первая придумала работать на двух станках. Да, первая, первая! Разве я виновата, что заболела?
– Она всхлипнула.
– Хотя, конечно, виновата, потому что… - И, минутку помолчав, приказала тихо и твердо: - Ступай на завод и скажи Нине… почему она не идет? Долго мне еще так одной все думать и думать? Я больше не хочу так… не могу…

Слышишь!

–  Пойду!
– вскочил он, готовый лететь сломя голову.

–  Постой!
– остановила она его, спохватившись.
– Уж ты обрадовался убежать… Разве тебе интересно со мной сидеть! Ну и беги, пожалуйста, очень ты мне нужен!…

Их беседа продолжалась недолго, а чудо все же успело случиться. Дверь широко открылась, вошла Антонина Антоновна с подносиком в руках.

–  Ну, внученька, уж хочешь не хочешь, а поешь, - пропела она.
– И ты, Костенька, позавтракай.

Непонятно, когда Антонина Антоновна сварила какао, когда испекла лепешки, но она сделала это. Широко открыв глаза, Катя ойкнула совсем как Леночка:

–  Ой, какие белые лепешки! А это какао пахнет… - Увидела плитку шоколада и рассмеялась: - Бабушка, это шоколад!
– Схватила плитку, откусила и, зажмурившись, сказала: - Совсем такой, как папа покупал.
– Она жевала шоколад, закрыв глаза и улыбаясь, но сначала перестала улыбаться, потом перестала жевать, открыла глаза и спросила: - Бабушка, где ты его взяла?

–  Да вот Костенька принес… Завод прислал…

Синие глаза остановились на Косте и сожгли его без остатка.

–  Он врет!
– сказала Катя.
– Таких пайков не бывает… Малышок, откуда это?

–  Тебе дело?
– пробормотал Костя, не зная, как поступить.

–  «Дело, дело»!
– затвердила Катя.
– Это она прислала? Это Нина, да? Опять свою доброту показала! Я сразу догадалась!
– Она легла, натянув одеяло на голову, и сказала со слезами в голосе: - Вот и всё! Она ничего, ну решительно ничего не понимает, твоя Нина Павловна… Не смей ее звать, слышишь? Она подумает… что я ее за шоколадку зову! Очень нужно! А я могу только ей сказать о папе, больше никому, а то папа обидится… если он жив. Теперь я не смогу ей ничего сказать… Теперь все кончено, совсем кончено!
– И горько расплакалась.

–  Поперечная ты душа!
– жалобно проговорила Антонина Антоновна.
– Люди к тебе как лучше, а ты все уросишь, все тебе не ладно… Уж вовсе в тебе ничего не осталось, окромя голоса да волоса, а ты все фырчишь, все фырчишь…

Тяжело вздохнув, Катя проговорила, пряча заплаканное лицо в подушку:

–  Пусть! Никого мне не нужно!

Пришлось повести дело начистоту.

–  Не с завода это, - сказал Костя, - и не от Нины Павловны. Я купил.

–  Вот я сейчас так и поверю, - равнодушно, устало откликнулась Катя.
– Богач нашелся! Уходи сейчас же, бессовестная вруша! Уж и не знаешь, что придумать…

–  Правду говорю! Да ты гляди сюда!
– потребовал Костя.
– Я самородочек червонный сдал…

Недоверчиво прислушиваясь, Катя одним глазом посмотрела из-под одеяла, а Костя вынул боны и стал объяснять: это, мол, боны, которые выдаются сдатчику металла, а это расчет - в нем написано, сколько граммов тянет самородок, сколько за него начислено золотых рублей, какие продукты отпущены и, значит, все точно-правильно, и он нисколько не врет.

–  Врал я когда? Говори: врал?

–  А откуда у тебя самородок?
– все еще недоверчиво допытывалась она.
– Ты же совсем… небольшой.