Малюта Скуратов. Вельможный кат

Щеглов Юрий Маркович

II

Наконец сварганили дело! Притащили в Москву игумена Паисия, который согласился обвинить митрополита. Ласкатели и опричники во главе с царем слушали внимательно и молчаливо. Филипп не унизился до опровержения инсинуаций неблагодарного монаха, которому передал бразды правления монастырем.

— Злое сеяние не принесет тебе плода вожделенного! — упрекнул царя подсудимый митрополит.

Слова, обращенные к государю, разумеется, плод воображения летописцев и историков: слишком они наполнены гордыней и кипящим гневом. Так долго Иоанн не позволил бы вещать обвиняемому. Годы были жестокие и опасные. Малюта убивал по кивку царя людей на месте и за куда меньшие вины. Все,

что мы знаем об Иоанновом владычестве, позволяет это утверждать. Но если я и ошибаюсь, то тем лучше! Значит, привязанность Иоанна к митрополиту была намного крепче. Припомним, что речь свою Филипп держал в присутствии опричников — Басманова, Малюты, Вяземского и других. Приведу монолог Филиппа, ощущая поддержку в знаменитой дилемме Паскаля:

— Государь! Ты думаешь, что я боюсь тебя или смерти? Нет! Достигнув глубокой старости беспорочно, не знав в пустынной жизни мятежных страстей, ни козней мирских, желаю так и предать дух свой Всевышнему, моему и твоему Господу!

Ну это еще куда ни шло! Иоанн стерпел бы подобное бахвальство. Но вот что Филипп якобы заявил дальше:

— Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония сего несчастного времени!

А это несчастное время Иоанн считал лучшим временем в долгой истории России. Малюта и Грязные, услышав подобное, набросились бы на Филиппа и в мгновение ока расправились бы с ним беспощадно под равнодушным взором царя: сам виноват — сам уготовил себе подобную кончину. Филипп, правда, и прежде клеймил беззаконную Россию, но тогда его участь еще не была решена, а сейчас он был один, в окружении злобной своры Иоанновых псов, и ему вряд ли позволили бы подобные речи, даже если бы он на них и отважился.

— Твори, что тебе угодно, — продолжал Филипп. — Се жезл пастырский; се белый клобук и мантия, коими ты хотел возвеличить меня. А вы, святители, архимандриты, игумены и все служители алтарей, пасите верно стадо Христово! Готовьтеся дать отчет и страшитеся Небесного Царя еще более, чем царя земного…

Он хотел уйти. Но царь воскликнул:

— Остановись, Филипп! Тебе должно ждать суда, а не быть самому своим судиею! Возьми назад утварь святительскую!

И все-таки Иоанн опять выждал и не сразу послал схватить строптивого старца, убежденного в собственной правоте.

Он приказал митрополиту продолжать служить. Арест обреченного носил призрачные черты законности. В день Михаила-архангела в Успенском соборе Алексей Данилович Басманов взял старца под стражу, велев дьяку предварительно прочитать суровый приговор. Далее последовало грубое действо, которое по-разному излагают летописцы и историки. Прямое площади перед Успенским собором Филипп уже в гражданской одежде был отправлен в Тверь. Монашеского одеяния на время путешествия ему не сохранили. С околицы Москвы Филиппа, однако, привезли назад и еще продержали в настоящей сырой темнице. А между тем Иоанн, долго не раздумывая, казнил его племянника Ивана Колычева. Отсеченную голову доставили в мешке разжалованному митрополиту с царским, как всегда ироническим, напутствием:

— Се твой любимый сродник: не помогли ему твои чары!

Обвинения в волшебстве и чародействе звучат весьма странно и неправдоподобно, если учесть то, что произошло спустя томительные месяцы перед новгородским погромом. Первые распоряжения царя свидетельствуют о том, что он не намеревался отправлять Филиппа далеко и поместил рядом в обитель святого Николая Старого на берегу Москвы-реки. Люди там собирались толпами, что беспокоило и, конечно, не нравилось опричной охране Кремля. Но Иоанн все-таки не возвратил гордого старца по прежнему адресу в Соловки, где бы его быстро доконали. Он не загнал Филиппа в Кирилло-Белозерский монастырь, на что надеялись недоброхоты и что было бы

вполне в Иоанновом духе. Он мог разжалованного митрополита упечь и к перепуганным печерским старцам — приверженцам Курбского. Но все-таки содержал его поблизости от столицы, в Твери.

Что сие означает? И как непредсказуема и огорчительна была кончина Филиппа Колычева! Она отражает все противоречия Иоанна, все душевные колебания, все неслышные споры с собой и со своей совестью. Эту трагическую кончину мы уже прозревали сквозь магический кристалл Пукирева. В картине присутствуют главные участники смертельной мистерии, которая разыгрывалась на протяжении последних месяцев. Но в заключительной сцене убийства, которая сродни по сюжету шекспировским, мы внезапно и не без содрогания обнаруживаем лишь одинокую фигуру Малюты, а не толпу озверевших и обнаглевших опричников, на которых удобно свалить совершенное в неразберихе преступление. Странно будто бы, что он там очутился и по столь необязательной для его ежедневных занятий надобности. Если бы Иоанн отправил в келью к Филиппу более дипломатичного и цивилизованного Басманова или хотя бы князя Вяземского, то это выглядело бы не удивительным. Но рядом с Филиппом мы сейчас обнаруживаем именно Малюту, а не кого-либо иного.

III

Когда Иоанн добрался до Твери, направляясь с войском в Новгород, он, не слезая с коня, послал Малюту, в Отрочь монастырь, отдав достаточно точный приказ:

— Без благословения не возвращайся!

И он сделал выразительный жест рукой, значение которого мог безошибочно расшифровать только Малюта, который не допускал никогда никакой самодеятельности. Он создан для того, чтобы выполнять высочайшую волю. Малюта кликнул Булата, приближенного опричника, и поскакал к монастырю, свободно раскинувшемуся на околице славного города.

Мистическая связь между Иоанном и Филиппом, как мы видим, не прерывалась. Он опять в преддверии ужасного и таинственного похода против своей неотложившейся земли нуждался почему-то в одобрении развенчанного старца.

— Без благословения не возвращайся, — повторил Иоанн негромко и зловеще.

IV

День впадал в сумерки. Погода стояла отвратительная и мрачная. Нарушая все и всяческие — божеские и человеческие — уставы, Малюта и отстающий от него на голову коня Булат въехали через ворота в монастырскую ограду, откинув чернеца в сторону, скорее не возгласами, а напором душной волны, которая катила всегда впереди опричников. Выбежавшему навстречу монаху Малюта строго бросил:

— Где Филипп Колычев?

— Сойди с лошади, гордый человек. Ты в Божьей обители. Как твое имя?

— Не узнал, что ли?

— Узнал, батюшка, — ответил со вздохом монах. — В стрельцах служил.

— Веди!

Монах не стал спорить, взял под уздцы лошадь и потянул в дальний конец двора. Иоанну хотелось убедиться, что бывший митрополит не осмелится отказать в благословении. Тогда новгородский поход обретет абсолютно иные черты. Слухи о нем, о походе, бродили разные, но никто ничего хорошего не ждал. Слова Филиппа, ободряющего опричную экспедицию, изменили бы, и не исключено, что в корне, всю общественно-политическую ситуацию, подводящую своеобразный итог десятилетию, которое вряд ли сам Иоанн сумел бы оценить по справедливости.

Если Филипп смирится и приветит его, триумф обеспечен. Монастырь получит деньги и земли, а прощенный Колычев вернется в Москву. Новгород он вынудит к покорности. Литва и Польша промахнулись.

Наклонив голову, Малюта вошел в пустынную келью. Филипп сидел и читал при свете свечи фолиант огромных размеров.

— Здрав будь, отче! Не забыл лик мой?

Филипп осенил гостя крестным знамением. Не всякий раз воплощенная жестокость сталкивается лоб в лоб с воплощенной мягкостью.