Малюта Скуратов. Вельможный кат

Щеглов Юрий Маркович

— Садись, путник, если с добром, — ответил он с ласковыми нотками в голосе. — Чем порадуешь?

— Пресветлый государь, — начал Малюта, отводя все-таки глаза от пристального взора старца, — прислал меня к тебе с поклоном.

Малюта лгал: ни о каком поклоне речь царь не вел, но старец источал какую-то магическую власть над чувствами, и он бессознательно на мгновение перестал быть тем, чем был в действительности.

— Пресветлый государь ждет от тебя благословения многотрудному выступлению супротив тех, кто умыслил отойти к Литве, а быть может, и к шведам.

— Недоброе затеял государь! — воскликнул старец. — Не получить ему от меня благословения! Я благословляю лишь добрых и на доброе!

— Подумай, отче, над своим заблуждением, —

терпеливо произнес Малюта. — У тебя еще есть время. Не упорствуй в злодейском неповиновении. Смирись, отче! Дай что велят. Дай благословение войску опричному. Что люди подумают, узнав, что ты опять упрямишься?

Старец медленно, но без охов и вздохов поднялся и, опершись на посох, утвердил прежнее:

— Никогда! Никогда не отступлюсь от печалования за землю Русскую! Так и передай государю — никогда!

— Ну что ж! Тебе, старик, виднее: ты к Богу ближе, а я — к царю.

Малюта теперь редко колебался. Жест Иоанна был красноречив. Опричник шагнул к Филиппу. Взор остановился на белом как мел, изможденном, в продольных морщинах лице. Мелькнуло: и жить-то ему сколько осталось! На все воля Божья! Уйдет сейчас тенью, неслышно и окажется… В раю? Ну, нет! Рай для праведников, а он ведь государев ослушник!

Ослушник! Малюта искоса посмотрел на узкую лавку, которая заменяла Филиппу постель. В углу лежало подглавие — непухлая, вышитая крестом подушка. Малюта протянул к ней руку и задул свечу, выхукнув луковый — с гнильцой — ветерок из нутра.

V

Ощупью он отыскал незакрытую дверь и выбрался на воздух. Безлунная ночь глухо распростерлась над ним. Он позвал Булата, и они оба, не очень ловко из-за темноты, завернули тело старца в покрывало и вытащили наружу. Монах, который привел сюда, исчез. Булат перекинул легчайшее тело через седло и плетью погнал лошадь, жалобно вздрагивающую, к воротам.

VI

Могила великого пастыря русской церкви, как возвеличил его Сергей Михайлович Соловьев, и мученика за священный обычай печалования никогда не была обнаружена. Наверное, тело Малюта бросил в Волгу.

В иных источниках говорится и о захоронении, и о многом другом. Но эта созданная мной лаконичная картина не просто разнится от предыдущих. Она не носит на себе печать высокопарной житийности и не включает в себя мифологемы как несущие элементы реконструкции, причем вполне претендующей на реальность. К житийному воспроизведению руку приложил и князь Курбский. Прежде непредвзятого читателя поражает поведение Иоанна и опричников. В известных описаниях несколькими строками выше убийства, происшедшего в монастыре, рассказывается, как опричники, не слушая ни воплей, ни просьб, не сообразуясь ни с необходимостью, ни с действительной виной, грабили и избивали тверяков почем зря — кого и до смерти. А в келье Малюта чуть ли не стоит перед Филиппом навытяжку, смиренно просит от имени царя благословения и, не получив его, вдруг казнит подлой смертью. Но могли Малюта задушить Филиппа Колычева без согласия на то Иоанна?! Да нет, конечно. Если бы Иоанн не проинструктировал опричника, Малюта не позволил бы разыграться своим звериным страстям. Без прямого указания царя Малюта не отважился бы наброситься на старца. Это совершенно очевидно и бесспорно. Царь нуждался в благословении Филиппа, и зависимость его от нравственного императива митрополита несомненна. Она объясняется не только боязнью реакции духовенства на грядущий разгром Новгорода.

С другой стороны, можно ли вообразить, что Филипп один на один с Малютой после всего того, что ему суждено было пережить, осмелился бы произносить прежние обвинения в адрес опричнины?! Полагаю, что все происходило короче и кошмарнее.

Во время осады Твери Иоанн расположился в монастыре, в котором жил Филипп. Но можно ли вообразить, что царь посетил дом игумена до того, как Малюта расправился с опальным митрополитом? Вряд ли. В противном случае приезд царя в Отроч могли расценить

и, безусловно, расценили бы как Иоаннову слабость. Сплетни и слухи в средневековой России распространялись быстрее лесных пожаров. Убийство Филиппа Колычева свершилось под покровом тайны. Но от кого стали известны, в частности князю Андрею Курбскому, подробности поведения Малюты и Филиппа? Ведь в келье отсутствовали свидетели. Малюта посетил митрополита или один, или в сопровождении немногочисленной опричной свиты. Если бы в келье находился другой монах или послушник, его бы немедленно уничтожили. Кто же поведал летописцам и историкам крамольные речи Филиппа? Сам Малюта? Или сопровождающие опричники, которые обязаны были позаботиться о сокрытии преступления?

Странно все это, ей-богу! Кажется, что многие, в том числе и князь Андрей Курбский, выступили в данном случае в роли романистов, узурпируя их права. Как тут не припомнить мысли Сергея Михайловича Соловьева, вынесенные в эпиграф?

Реконструкция происшедшего в келье производилась на основе неопровержимого факта и не подвергающейся сомнению общественно-политической позиции Филиппа, бескомпромиссно отрицавшего опричнину. Подводят реконструкторов лишь прямая речь, попытки сделать ее объемной и не откомментированный психологически поступок Малюты, набросившегося на митрополита.

Есть историки, которые, впрочем, как и Сергей Михайлович Соловьев, предпочитают обойти молчанием то, что произошло декабрьским вечером на окраине притихшей Твери. Поспешность похорон объясняется, дескать, тем, что Малюта хотел предупредить расследование. Уместно тогда задать вопрос: кто же способен был его провести? Монахи или новый митрополит, бывший троицкий архимандрит Кирилл — известный Иоаннов ласкатель? Ведь все — от бояр до черного люда — дрожали перед разгневанным и буквально сорвавшимся с цепи царем, готовившимся совершить еще более масштабные злодеяния в Новгороде.

Чему только мы не верим бездумно?! Немецким опричникам-мемуаристам, летописцам, пытающимся создать ореол святости и непреклонности, историкам, которые скорее похожи на регистраторов поликлиник или бухгалтеров в банках, мало заботящихся об интересах клиентов. Но и сами мы не лучше, когда пробегаем глазами страницы, скользя по строкам, а не пытаясь проникнуть в их глубину.

VII

Не удержусь от того, чтобы привести замечательный отрывок исторической прозы, посвященный свиданию Малюты и старца Филиппа в келье Отроча монастыря и принадлежащий перу Николая Михайловича Карамзина, которому я обязан многими счастливыми минутами. Высказанные мной упреки отчасти относятся и к цитируемому отрывку. Но кто даже из великих историков захочет похвастаться безупречностью? Зато сколько в приведенном фрагменте величия и литературного блеска! Сколько подлинной поэзии и желания создать могучий образ человека, восставшего против насилия. История здесь отступает перед литературой. И слава Богу!

«В декабре 1569 года он (т. е. Иоанн) с царевичем Иоанном, со всем двором, со всею любимою дружиною выступил из слободы Александровской, миновал Москву и пришел в Клин, первый город бывшего Тверского Великого княжения, — начинает свою грустную повесть Карамзин. — Думая, вероятно, что все жители сей области, покоренной его дедом, суть тайные враги московского самодержавия, Иоанн велел смертоносному легиону своему начать войну, убийства, грабеж там, где никто не мыслил о неприятеле, никто не знал вины за собою; где мирные подданные встречали государя как отца и защитника. Дома, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев. От Клина до Городни и далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери, где в уединенной тесной келии Отроча монастыря еще дышал святой старец Филипп, молясь (без услышания!) Господу о смягчении Иоаннова сердца: тиран не забыл сего сверженного им митрополита и послал к нему своего любимца Малюту Скуратова, будто бы для того, чтобы взять у него благословение…»