Малюта Скуратов. Вельможный кат
Шрифт:
— Так! — кивал Малюта, осеняя себя крестным знамением. — Так, пресветлый государь! А они за образом Богородицы польскую грамоту прятали!
В Александровской слободе Иоанн молился усердно — с синяками на лбу ходил. После застенка — молитва. На поминовение души в монастыри огромные вклады слал. Если фальшивка долгое время меж черного люда обращается, то она необъяснимым образом на правду начинает смахивать. И никто из опричников не усомнился, что сотни монахов Жигмонту-папежнику предаться собрались.
— Кончим с церквами и монастырями — доберемся до архиепископской своры. А то и гляди — разбегутся, с собаками
С собаками действительно не сыщешь, потому что в первые дни всех дочиста во дворах перебили. И здесь собаки оказались умные: сообразили, что смерть их пришла, — прятались где могли и даже скулить переставали, завидев издали бушующих опричников. Тоже нелепое противоречие — Иоанн собачью голову знаком особым сделал: дескать, крамолу выгрызает, а чужих псов — не со своей псарни — резал нещадно. Знак красивый, из серебра, пасть в такт лошадиному шагу лязгает, но лошадь не пугается — под мордой висит на сбруе, и главное — мертвечиной не воняет.
«В 1471 году прекращение подвоза хлеба Иваном III и восстание простого народа в Новгороде довершили торжество Москвы, начатое победой на Шелони. Но Новгород не умел и не мог приобрести себе искренних и надежных друзей ни среди князей, ни в Низовой Руси. Чужой для князей, точнее, ничей, но богатый Новгород был для них лакомым куском, возбуждавшим их аппетит, а новгородское устройство было для них досадным препятствием, мешавшим воспользоваться этим куском», — замечает все тот же Василий Осипович Ключевский, выделяя основную причину злобной нацеленности московских владык на верхушку новгородского общества.
— Смотри, Малюта, — предупредил Иоанн шефа опричнины, — чтобы мимо моей казны ничего не утекало. Пусть добытчики сами о себе позаботятся. Что найдут, то их!
Эта милость за счет посадских и окрестных холопов позволила немцу-опричнику Генриху Штадену нанять по пути да и в самом Новгороде лихих молодцов, сбить из них шайку и ринуться в дальние деревни, присваивая отнятое у крестьян и боярских детей. Генрих Штаден ушел из Москвы с одной лошадью, а вернулся с тремя десятками. А об обозе и толковать нечего — до кости ограбил трудолюбивых новгородцев.
«Разнообразные причины рано поселили и в населении княжеской Руси очень враждебное отношение к Новгороду. Эти причины были: своеобразный политический быт Новгорода, частые походы новгородских «молодцов», разорявших встречные города Низовой Руси по Волге и ее притокам, ранние и тесные торговые и культурные связи Новгорода с немецким католическим Западом и более всего с литовским королем-папежником. Вот чем объясняется радость, с какою Низовая Русь приветствовала разгром Новгорода при Иване III. Здесь на новгородцев привыкли смотреть как на крамольников и вероотступников, вознесшихся гордостью. В глазах низового летописца новгородцы хуже неверных». Неверные, — по его словам, — искони не знают Бога; эти же новгородцы так долго были в христианстве, а под конец начали отступать к латинству; великий князь Иван пошел на них не как на христиан, а как на иноплеменников и вероотступников. «В то время как Ивановы полки громили новгородцев в низовых областях, сам народ добровольно собирался большими толпами и ходил на Новгородскую землю за добычей, так что, по замечанию летописца, весь край был опустошен до самого моря», —
К сожалению, многие годы комментарии Ключевского к упомянутым событиям затушевывались, отодвигались на второй план, да и познакомиться с ними было затруднительно.
Перед началом смертельной экспедиции Иоанн распорядился строго:
— Гляди, Малюта, чтобы мышь не проскочила. Отряд Зюзина пусть появится неожиданно. Упадет он как снег на голову. Если новгородцы узнают заранее о нашем приближении, успеют изготовиться и гонцов Жигмонту отправят, просить будут о подмоге, а там Курбский засел и подолом польской гулящей девки прикрылся.
К тому времени князь Андрей Курбский настолько обжился при дворе Сигизмунда-Августа, что собрался жениться на дважды побывавшей в супружестве дамочке княжне Марье Юрьевне Голшанской — особе легкомысленной, матери двух сыновей, носивших фамилию ее первого мужа пана Молтонты. Некий пан Козинский был второй ее брачной станцией. Матримониальные планы, однако, не мешали политическим интригам князя Андрея и не погасили стремления явиться в Москву на белом коне. Приняв в свои объятия Курбского, новгородцы сумели бы противостоять Иоанну и получили бы помощь от польского короля. В таком случае голод и эпидемия не ослабили бы великий город.
«Суздальские князья, враждуя с Новгородом, легко вынуждали у него покорность, задерживая в Торжке обозы с хлебом, направлявшиеся в Новгород», — подчеркивает Ключевский.
— Славно в Торжке погуляли, Васюк, — морщась от боли в боку, бросил Малюта Грязному, когда они в последний раз верхами проезжали улицами городка с таким милым — чисто русским — прозванием. — Ах, как славно! Сказывают, что в прошлые годы при деде пресветлого нашего государя хлебушек даром почти отдавали. Я велел заставы здесь поставить надолго. Я им жилу пережму.
И пережал! «Потому новгородцы не могли быть долго во вражде с низовыми князьми», — продолжает Ключевский, и, естественно, вольностями своими да перемигиванием с Европой старались не раздражать, ибо, «по выражению летописца, тогда «ни жито к ним не идяше ниотколеже». В Новгороде начиналась дороговизна, наступал голод: простонародье поднималось на бояр и заставляло их идти на м провую с князем».
Разумеется, Иоанну ничего не стоило направить острие сокрушительного удара против новгородских бояр и духовенства, которые от материальных недостач страдали значительно меньше, чем черный люд и беднейшие слои населения. Малюта хорошо знал, что боярские поместья и монастыри никто защищать не возьмется.
На волховском мосту, куда Перун палку выкинул
Скорые расправы шли и на рыночной площади, и у княжеского дома на Городище, и в монастырях, и на папертях храмов. Окрестности стонали, снег чернел и плавился от крови. Завидев конных опричников, жители прятались, иногда и в сугробы зарывались и лежали там, коченея, дотемна.
— Пора с Пименом рассчитаться, — сказал Иоанн Малюте. — Пошли гонца к изменнику предупредить, что буду к обедне в святой Софии. Пусть встречает, да не в Кремле, а с клиром и вассалами своими при всем честном народе!