Мама Стифлера
Шрифт:
Никита позвонил друзьям, и, почти рыдая, выдал речёвку:
— Мужики! Я сижу щас в Москве, на чужом балконе, голый, и меня могут убить!! Заберите меня отсюда!!!!
Время было 4 часа утра. Друзья, естественно, назвали его анальным Петросяном, и послали нахуй.
Никита снова перезвонил… И снова… И ещё раз… И ещё…
На шестой раз до друзей дошло, что он нихуя не шутит, и они приехали его спасать.
Ну и хули?
Ну и приехали. Ну и встали под балконом. Ну и ржут стоят. А чем помочь-то?
Ему шёпотом орут:
— Прыгай, мудак, пока соседи ментов
Но Никита прыгать не хотел.
Наверное тогда, когда понимаешь, что ты угодил в бо-о-ольшую жопу, открывается семнадцатое дыхание.
Никита пошарил взглядом по балкону, обнаружил кусок кабеля, толщиной с палец, привязал его к перилам балкона, и спустился до уровня второго этажа.
И вот тогда уже прыгнул вниз.
Конечно, над ним долго глумились. Конечно, его обозвали Маугли и Человеком-Пауком. Конечно, его одежонку разобрали на сувениры…
Но.
Когда по дороге домой, синего, дрожащего, поцарапанного Никитоса спросили:
— Ты к этой бабе больше не поедешь?
А он ответил, стуча зубами:
— Заффтра поеду… — наступила тишина…
И в тишине прозвучал голос:
— Да… Малёк ошибся… Ты, Никитос, нихуя не Человек-Паук.
ТЫ — ЧЕЛОВЕК-МУДАК!!!!!
С тех пор прошло 6 лет. С Никитой до сих пор дружим и иногда встречаемся, чтобы пива попить…
И каждое 9 мая, где бы он ни находился, я нахожу его новый номер, звоню, и говорю:
— С Днём Победы тебя, человек-мудак!!!
И видит небо, это правда.
Честь
21-08-2007 16:43
Мне было шестнадцать, и я не сберегла свою честь.
Проебала, прости, Господи.
Я сидела в школьном туалете на подоконнике, болтала ножками, обутыми в красные кедики, и думала о том, что теперь меня точно не возьмёт замуж ни один приличный мужик. Никогда. А замуж за того, кто мне эту честь помог не сберечь — я не собиралась. Ещё чего.
Ненадёжный мужик. Ни о чём вообще. Вот буквально только что меня подружка спросила:
— Слышь, а у твоего Ваньки куртка серая есть?
— Ну, есть — ответила я, пытаясь смыть в унитаз окурок
— Хы. Клёво. А он вчера от тебя во сколько домой ушёл?
— Хм… — задумалась. — В пол-одиннадцатого.
— Слышь, я вчера пошла с собакой гулять вечером, вдруг вижу — вроде Ванька пилит. Издали непонятно. В руке у него — гантеля. Ты ему гантелю давала?
— Угу. Я их дома сама вытачиваю, а потом всем дарю. У меня вся квартира в гантелях. Папа мой ему подогнал. Типа, пусть Ванька мышцы наращивает, а то тощий как кот со свалки.
— Точно. Ванька. Короче, идёт он, гантелю эту двумя руками держит, и тут его так повело, так повело в сторону… Наебнулся он, короче, с вашей гантелей! — и заржала.
Ну, а я что сделаю? Ну, наебнулся. Потому что сам весит на сто грамм больше, чем эта гантеля. Заступаться за него? Нафига? Сам виноват.
Но меня щас больше волновал вопрос, что мне делать с потерянной честью-то?
…Я берегла честь три года. Как только поняла, что она у меня есть.
Как её беречь —
Я не заподозрила угрозы, когда Дрищ начал щипать меня на тощую жопку, шевелить тараканьими усиками, выращенными им с трудом, для солидности, и дарить мне киндер-сюрпризы, прося за них поцелуя. Зато угрозу заподозрил мой мрачный папа, и побил Дрища ногами возле школьной столовой. А мне потом дома показывали книжку научную, и, прикрывая листком бумаги полстраницы, давали почитать абзац про педофилов.
Так я поняла, что охота на мою честь открыта. И стала бояться.
Я боялась ещё год. Я боялась подвалов. Потому что знала, что в подвале отбирают честь, не спрашивая имени-фамилии. В подвале сидит шпана, которая отбирает честь, надругивает её, и предаёт сей факт огласке. Это было мне известно с детства, и я боялась.
В 14 лет я впервые попробовала водку, сидя в компании малознакомых мальчиков-дачников, и чуть не потеряла честь по доброй воле.
Мальчик Виталик предложил мне показать красивую полянку в лесу, на которой растёт много ландышей, а я подумала, что он просто хочет целоваться, но стесняется. И пошла на полянку.
Когда мальчик Виталик попытался снять с меня трусы — я заподозрила неладное, и подняла вой. На вой сбежался народ, и моя подруга Марина стукнула Виталика по голове толстой веткой, после чего потащила меня домой.
Я плелась домой, ревела, а из штанины у меня свисал лифчик, который волочился по пыльной дороге, и напоминал о страшном покушении.
Потом я познакомилась с Серёжей из соседнего дома. Он был очень воспитанный, и понравился моей маме. Я ходила к нему домой, а он мне пел песни под гитару, и говорил, что любит. На честь мою он не покушался.
Пока не пришло лето, и мы с ним на пару не обгорели на подмосковном пляже.
Я заботливо поливала кефиром Серёжину спину, а когда очередь дошла до меня, Серёжа вдруг вспучился, покраснел, и принялся слизывать кефир с моей спины. Я хихикала, и мне это нравилось. Пока Серёжа не перевернул меня на спину, и не вспучился ещё больше. Я посмотрела на его красное лицо, на подмышки с причёской «тут потерялся и умер Индиана Джонс», и поняла, что честь моя под большой угрозой.
Под ОЧЕНЬ большой угрозой. Я это даже почувствовала бедром.
Серёжу я укусила, дёрнула за волосатую подмышку, заорала: «Я хочу домой!» — и сдриснула на лестницу в одних трусах. Честь была спасена. Сергей — подвергнут остракизму и бойкоту, а охота продолжалась.
Ещё через полгода у меня выросли сиськи до первого размера, и появилось увлечение панк-роком. Я ездила с друзьями-панками на Полянку, на концерты Гражданки, красила волосы в зелёный цвет, и влюбилась в прыщавого Квака.
Квак был кудряв, прыщав, и хорошо играл на гитаре. Что ещё надо для того, чтобы без памяти влюбиться?