Мама, я люблю дракона (сборник)
Шрифт:
Эскорт автомобилей остановился около одной из роскошных токийских дрим-станций. Сопровождаемый свитой и родственниками, Кэндзё Такахиро проследовал мимо охраны внутрь.
– Господин Такахиро желает сразу пройти в камеру? – кланяясь, спросил его оператор. – Или сначала вы оцените нашу кухню?
– Сразу, – ответил тот. – И я хотел бы записать, что именно я хочу увидеть.
– Это ваше право, господин Такахиро, хотя, уверен, вы знаете, что сейчас это вовсе не обязательно…
– Знаю. Дайте мне ручку и карточку.
– Простите,
– Дайте простой листок! – раздраженно бросил бывший представитель ООН.
Служащий поспешно протянул ему белоснежный лист бумаги и капиллярную авторучку.
Господин Такахиро, не задумываясь, написал заветное: «Хочу знать, что вы, сволочи, с этого имеете» и подал листочек оператору.
– Боюсь, господин Такахиро, задача поставлена неточно. Вы не должны обращаться к кому-то…
– Знаю, – сказал старик. – Я хочу увидеть, какую все-таки получили или получат в конце концов выгоду центавряне от того, что подсунули нам.
– И в таком виде, боюсь, ваш вопрос останется без ответа.
– Посмотрим, – сказал тот и вошел в дрим-камеру.
Он уснул сразу, лишь коснувшись головой кожаной подушечки с баблом. Он проспал десять часов. Он увидел все. Во сне он смеялся и плакал одновременно. Но когда проснулся, он ничего не помнил.
– Сволочи, – сказал он, выйдя из камеры. – Проклятые обманщики.
С этими словами господин Такахиро вынул из футляра древний фамильный кинжал и, поклонившись окружавшей его свите, сделал харакири.
Отгремели пламенные речи, дежурные соболезнования и осторожные поздравления, и слегка нетрезвый новый шеф Департамента Сна Эдвард Шульц закрылся в кабинете со своим помощником Марком Дромбергом – единственным в мире человеком, с которым он мог позволить себе почти полную искренность.
– И все-таки, Марк, – сказал он, развалившись в вожделенном кресле и закурив, – как ты думаешь, какого черта старик психанул?
– А ты не догадываешься? – поигрывая авторучкой, откликнулся тот.
– Прекрати свои еврейские штучки, – поморщился Шульц. – Я-то догадываюсь. Но меня интересует, что по этому поводу думаешь ты.
– Нервы, старость… – отозвался Дромберг, отводя глаза.
– Марк! – повысил голос Шульц.
Тот вздохнул и положил ручку на стол.
– О’кей, – сказал он. – Только тебе это не понравится. Думаю, старику не давал покоя «Протокол Скурски».
– Но это же форменный вздор! – всплеснул руками Шульц. – Скурски – сумасшедший! Клиника! Делать какие-либо мало-мальски серьезные выводы на основании бреда сумасшедшего?.. Старик всегда мыслил трезво и практически. Там, в этом протоколе, нет и ни малейших реальных предпосылок…
Он осекся под ироническим взглядом помощника и слегка сбавил тон:
– Хотя, честно говоря, я уже давно не заглядывал в него. А давай-ка посмотрим…
Он открыл
– Вот ты где, милый, – сказал он.
Помощник хотел встать, чтобы, чтобы, обойдя стол, тоже смотреть в монитор, но Шульц остановил его взмахом руки:
– Сиди… Сейчас.
Мгновение спустя на стене кабинета ожил большой экран.
В больничной палате стояли еще не старый, но уже очень усталый Кэндзё Такахиро и молодая, но не слишком миловидная брюнетка в белом халате, а одетый в зеленую пижаму голубоглазый мужчина средних лет восседал на кровати. Титры указали должностные регалии Такахиро и остальных: «доктор Мерседес Мендес, профессор психиатрии Йельского научно-исследовательского института сна» и «Кшиштоф Скурски, пациент клинического отделения института».
– Итак, госпожа Мендес, – раздался скрипучий голос Такахиро, – вы утверждаете, что господин, э-э-э…
– Скурски, – подсказала женщина.
Голубоглазый озадаченно посмотрел на нее.
– Да, – продолжил японец. – Что господин Скурски никогда не спит?
Женщина нахмурилась:
– Вас неверно проинформировали, господин Такахиро. Господин Скурски спит ровно столько, сколько и мы с вами.
Еле заметная невеселая усмешка шефа Департамента Сна указывала на то, что ему уже давно не удавалось выспаться, как следует.
– Ну, давайте, рассказывайте, – чуть раздраженно поторопил он. – В чем, там, с ним дело?
– Кшиштоф Скурски поступил к нам около двух лет назад. Его заболевание уникально, и прежде подобная аномалия памяти медициной зафиксирована не была ни разу.
– Ну, давайте, давайте… – нетерпеливо повторил Такахиро.
– Он живет во сне. Он помнит каждую секунду сна, а вот явь забывает напрочь.
– Вот как? – лицо японца стало непроницаемым. – Он не забывает сны?
– Никогда. Впрочем, нет. Не совсем так. Кое-что он с течением времени и забывает, точно так же, как мы забываем произошедшее с нами в реальности. Но вчерашний сон, позавчерашний и так далее, он помнит так же, как вы помните вчерашний и позавчерашний день…
– Доктор, – перебил ее больной. – Вы не про меня, случайно, говорите?
– Да, про вас, господин Скурски…
– Никакой я не Скурски! – насупился тот. – Я… Я – индеец! – его лицо просветлело. – Во всяком случае, вчера я был индейцем. Согласитесь, у индейца не может быть такой дурацкой фамилии. Меня, кстати, играл Гойка Митич, старинный венгерский актер. Мне про него рассказали киты, дней так… – больной наморщил лоб. – Неделю, да, ровно неделю назад.
– Госпожа Мендес, – обернулся Такахиро к доктору, – вы действительно считаете, что его состояние…