Мама, я жулика люблю!
Шрифт:
— Скрытная ты, Наташка. Влюбилась, что ли? Я у Дурака все узнаю.
Она еще некоторое время разевает свой птичий ротик, «одалживает» и туфли, и шарф. Клянется принести завтра и, взмахнув своей соломенной гривой, уходит. Ну и бог с ними — с туфлями, шарфами, итальяхами… Не пришел какой-то мудак на свидание. Подумаешь! И чего я удивляюсь, что он не пришел? Очень даже запросто я могла бы сейчас иметь приличный синяк под глазом — как следствие своего хамства.
В тот вечер мы с Ольгой пришли к Дураку в отличнейшем настроении.
— Это что за детский сад?
Так приветствовал нас «клевый чувак, вылитый штатник», — по Ольгиному определению. А лицо какое злое у него было!.. Как оказалось, Дурак сдавал им комнату для деловой встречи с кем-то не русским. «Ну, пойдемте в скверик, девочки», — Дурак прихватил книжечку и недопитую бутылку вина. Комната у Дурака узенькая-преузенькая. Между столом и топчаном, на котором мы с Ольгой помещались, двоим не разойтись. Прохожу. Останавливаюсь лицом к лицу с парнем, обозвавшим нас «детский сад». Поднимаю глаза — на меня смотрят, колют! — две серо-синих льдины. Уже почти за дверью слышу слова, обращенные к Дураку: «Вот та, с наглыми глазами, пусть вернется».
Мы обе вернулись. Они были подобревшие — сделка удалась? Александр Иваныч, как представился «клевый чувак», полулежал на топчане — джинсы, ковбойка, мягкие вельветовые тапочки. Я примостилась на краешке того же топчанчика — Ольга как-то очень проворно заняла все второе ложе. На единственном в комнате стуле сидел Захар — этот был менее спортивен, и из сандалии на босую ногу торчал большой палец с больным ногтем. Дурак расхаживал между ними, как массовик-затейник, потирая ручки и хитро улыбаясь. Может быть, он тоже был в доле? Александр расплачивался с ним за вино.
— Да, Виктор, у тебя, я смотрю, тоже инфляция. На прошлой неделе это дерьмо стоило два рубля.
Он предложил мне сигарету. Американскую, конечно, Сам он очень странно курил — держал сигаретку указательным и большим пальцами. Так окурочек держат, хабарик.
— Саша, это не дерьмо. Это, как ты любишь говорить, — «спешиал фор ю».
— Ду ю хэв самсинг спешиал фор ми?
Я не удержалась от демонстрации своих знаний и получила.
— Девочки смолоду овладевают аксессуарами древнейшей профессии!
— Нет, мы просто в школе хорошо учимся.
Александр Иваныч заржал. Удивительно, я думала, что громче меня никто не хохочет…
— Вы что же, в каждом классе по два года сидите, что учитесь?
— Саша, ну, Саша! Что ты обижаешь девушек? Смотри, какие красавицы.
— Да, здоровые кобылки. Ты теперь, Виктор, в детской комнате милиции работаешь?
Дурак достал еще
— Витька, все-таки ты не настолько влюблен в бабки, чтобы использовать каждый момент для их наживы. Вот сейчас ты бы мог тоже наварить, будь у тебя другая комната. Я бы заплатил, чтоб с девушкой наедине остаться.
Он нахально крутил на пальце мои волосы. Я убрала их на другую сторону.
— Вы за все платите? Мне бы тоже заплатили?
— Нет, мне кажется, что ты бесплатно бы согласилась.
Несколько секунд все неловко молчали. Я подумала, что, конечно, согласилась бы, да и уже согласна. Он мне нравился: наглый, с ухмылочкой, с глазами колючими, движениями пугающими… Я попросила Дурака провести меня в туалет. Несмотря на все свои наживы, Дурак жил в коммуналке и конспирировался под дворника.
Я посмотрела на себя в зеркало, заплеванное зубной пастой, подумала, что так за мной никто не «ухаживал».
Странная манера соблазнять девушку. Мне даже стало обидно — а где же нашептывание на ухо какой-нибудь безобидной лжи, где же никем не замеченное, но мной почувствованное сжимание руки?… Ведь все уговаривают, умоляют, бегают — «у моей девочки есть одна маленькая штучка…» — из какой-то американской песни — за этой «штучкой» моей. И приходит такой вот нахал, и я очень хочу эту «штучку» ему дать. Сама.
Я вернулась. В комнате остались только двое: Дурак и все так же полулежащий Александр Иваныч.
— Твоя подружка обиделась на мое невнимание к ней. Захарчик повел ее в мороженицу. Она любит мороженое?
Я ничего не ответила. Дурак листал сборничек стихов, который брал в сквер. «Ты ждешь любви всем существом своим. А ждать-то каково? Ведь ты живая…» Пьяная, наверное, я была. Не от количества выпитого, а от желания быть пьяной. Чтобы не рассуждать, не думать.
— Оля сказала, что подождет тебя в кафе. Может, ты захочешь прийти…
Я не хотела. И он прекрасно знал, что я не хотела.
— Ну, тогда я пойду, составлю им компанию.
Дурак — коллаборационист. Встал, достал из тайника еще вина, мерзко улыбнулся. Из углубления в стене, занавешенного тряпкой, вынул полотенце. Я отвернулась к окну. Как же может быть со мной такое? Где мои наглые глаза? Пока я была в туалете, они тут сговорились и вынесли мне приговор. И я не прошу последнего слова, не сопротивляюсь. Я рада, что все ушли.
Дурака мы проводили в тех же позициях. Мне было пьяно-стыдно. Ему? Он улыбался. Встал, открыл вино, плеснул мне в стакан.
— Ты кто такая?
— Я? Наташа.
— Это я уже знаю. Ты — кто?
Господи, кто я? Окончившая восьмилетку, обязанная поступать в училище — мама, я никогда не буду пианисткой! — читающая перефотографированные копии «1984», не веря, что доживу до того года, не влюбленная в грузина, называющего меня Клава, что для меня равносильно уборщице. Сегодня утром моя мама отпаривала брюки, на которых ты держишь руку. Да зачем тебе знать, кто я?
Все очень просто, без романтизации. Вот вам вино, вот станок — ебитесь на здоровье!