Мамалыжный десант
Шрифт:
Это было верно. В смысле, не про орден верно, а про то, что атак будет много. А кабель не очень виноватый, к нему Тимофей даже как-то привык. После сырой весны поочередно вытаскивал на солнце катушки – для просушки, а то на бобинах уже лак начал шелушиться. Да и в иных военных делах боец Лавренко был вполне полезен. Вот приходили разведчики, расспрашивали про Шерпены – никто из нынешних там не бывал, а Тимофей помнил село еще целым и сохранным. Попросился с разведчиками, не отказали, сползали в «поиск», но не особо удачно – немцы то ли засекли, то ли просто фашистским задним нервом обеспокоились, начался минометный обстрел, вернулись с одним легкораненым. Тимофей
Сигареты немецкие оказались так себе, Тимофей их сменял на сахар. А насчет интереса особиста… тут особо опасаться было нечего. Странным образом вторую свою награду боец Лавренко именно через Особый отдел и получил. Приходил старший лейтенант, сменивший того капитана, с которым в памятный день у переправы окапывались, по-простому, без речей, вручил коробочку с медалью «За боевые заслуги», записал о награждении в красноармейскую книжку, и еще благодарность вписал «за бдительность». Медаль прислали из артиллерийской дивизии РГВК, а благодарность полагалась от собственно Особого отдела за давнюю историю с брынзой.
– Значит, жив старший лейтенант Морозов? – порадовался Тимофей, бережно пряча красноармейскую книжку.
– Про Морозова ничего не знаю, меня вот просили передать, я передал и записал, – объяснил щуплый и цепкоглазый особист. – Но мой предшественник тебя, товарищ Лавренко, хвалил. Так и сказал: «очень толковый парнишка». Я бы тебя в отдел забрал, да ты, брат, все же на оккупированной территории проживал. Не положено.
– Да я понимаю, – вздохнул Тимофей.
– Порядок есть порядок. Но награды тебя не обходят, так что не унывай, Партизан, еще не раз себя покажешь!
Посидели, покурили, особист отрезал кусочек кабеля, сказал, что в штабе корпуса отдаст, может, найдут все-таки хозяина электрического имущества. Но случилось то месяц назад, а никаких сдвигов не вышло. Зато по совету особиста Тимофей пошел в вещевую службу полка, показал пустые графы красноармейской книжки и поинтересовался: по какому такому порядку бойцу РККА за почти полгода службы вообще ничегошеньки из вещевого имущества не выдали? Понятное дело, зампотыл разорался в духе «какого хрена?! Где числишься, там пусть и выдают!». Боец Лавренко к такому повороту дела был готов, виновато вздыхал, объяснял свою исключительную ситуацию и недавний интерес Особого отдела к девственно чистым графам «Вещевое имущество» в отдельно взятой красноармейской книжке. Подействовало. Выдали не все, но малость прибарахлился. Понятно, не особо тосковал Тимофей по новым шароварам, но пока есть возможность, нужно обмундировываться. Ушил-подогнал гимнастерку и штаны, без излишне модных фронтовых веяний, но аккуратно, как надлежит советскому бойцу.
Имелась у рядового Лавренко проблема – с уставными правилами он был знаком весьма смутно. Нет, книжка с уставом у Тимофея имелась – выменял у минометчиков. Но брошюра оказалась частично скурена: примерно трети страниц не хватало. И потом, это был строевой устав, а устав караульной службы товарищу Лавренко так и не попался. Ирония судьбы – сидишь, охраняешь, а как это правильно делается, не очень-то известно. Впрочем, тут война, четкость исполнения не так уж требуется, главное – дух службы!
Опытен был боец Лавренко, но некоторые
Всяких предчувствия и суеверий на передовой гуляло много. Боец Лавренко, как человек начитанный и с приличным образованием, конечно, во всякую ерунду не верил. Нет, на то, что «свою» мину или пулю не услышишь, видимо имелся какой-то физический и акустический эффект. И что-то иное объяснить можно. Но вот как-то давно, еще в середине лета, пошел Тимофей на дивизионный КП напомнить о себе и ценном забытом складе. На дороге встретил знакомого ездового из хозвзвода, подъехал на двуколке, поговорили о новом командире стрелкового полка. Потом дед-ездовой, ему уж лет за сорок пять, вроде серьезный человек, внезапно сказал:
– А меня, Партизан, убьет скоро.
Тимофей удивился, кобылка тоже укоризненно голову повернула.
– Чего смотрите, я же не нарочно, просто чую, – ездовой вздохнул. – Я бы еще пожил, домой тянет вернуться, на детей взглянуть. Но, видать, судьба!
– Дядь Вить, ты же не в старые времена живешь. Ну какие могут быть сейчас судьбы? Вернешься ты домой, немец-то вон как пятится.
– Это верно, – охотно согласился ездовой. – Может, и просто мнится мне. Наши уже Вильнюс освободили…
Поговорили об успехах на более удачливых участках фронта, Тимофей спрыгнул с неспешной телеги и без особых надежд направился в штаб дивизии. Результат там вышел ожидаемый. Отруганный боец Лавренко вернулся на вверенный объект, о разговоре с ездовым напрочь забыл. А дня через четыре узнал, что убит дядя Витя.
…– Ночью только от нас выехал, тихо было, – рассказывал старшина хозвзвода. – Вдруг – бах! Лошадь ржет, мы выскочили. Прямое попадание в двуколку, колеса разлетелись, кобылу сзади посекло, а ездового наповал. Главное, тот румынский «кукурузник» одну-единственную бомбочку и швырнул, мы его вообще не слышали.
Случай тот произвел на Тимофея гнетущее впечатление. Не может человек знать, когда его убьет. Это ненаучное суеверие! Но ездовой-то знал, ведь не может быть такого совпадения? А если и сам Тимофей заранее знал, что в Плешке так выйдет? Конечно, там не просто о смерти речь шла, но в каком-то смысле, так даже много хуже.
Смерти рядовой Лавренко не очень боялся, считая себя человеком одиноким и малоудачливым. Сидел три года под немцами, ждал-ждал, теперь-то чего себя жалеть. Но хотелось погибнуть как-то со смыслом, не просто от случайной бомбы или пули, а с пользой, как надлежит хорошему бойцу. Впрочем, от самого бойца это мало зависит, да и офицер на передовой не очень-то собой распоряжается. Иной раз такая… эх, да чего там слова подбирать… глупейшая дурь людей убивает…