Мамалыжный десант

Валин Юрий Павлович

– О, майн гот! О, майн гот! – хрипло выл немец, держась за голову. Шлем он сбросил, свалявшиеся светлые волосы торчали между вздрагивающих пальцев.

– Тимотей, ты уживой?!

С ограды спрыгнул Сречко. Тут же захрустела калитка – вламывался Павло Захарович.

– Тож жива та гадюка германская?

– Частично. Но болтать пока способен, – заверил Тимофей.

– Берем! Отож аккуратнейше!

– У мертвяка документы нужно забрать.

Тимофей без охоты потянулся к фрицу с размозженным лицом, но тут с улицы засигналил

клаксон «доджа», и закричал Сергеев:

– Мужики, там наших офицеров побило! Командир вызывает. Чтоб срочно!

– Сречко, немца приведи. Только целенького!

Тимофей кинулся к калитке.

Старшина Мурзоев был убит наповал, осколки гранаты изрешетили всю левую сторону тела. Старшему лейтенанту Бушуеву повезло чуть больше, в живот осколки поймал, еще дышал. Над ним возился не особо умелый санитар-пехотинец.

– Сюда давай! – Тимофей упал на колени среди осколков стекла и досок, отобрал бинт. – Лампу выше!

Окровавленный и обсыпанный пудрой-пылью болгарин-моряк из баржевых команд поднял керосиновую лампу. В покачивающихся тенях Тимофей срезал клочья гимнастерки и тельника, накладывал тампоны на вздрагивающие петли сизо-алых кишок рассеченного живота, прихватывал витками бинта. Подали еще вскрытый пакет, и еще…

Вокруг стонали раненые, пахло вонью взрывчатки гранат, кровью, матюгались пехотинцы, помогающие пораненным местным матросам.

– Шустрее, Тима, шустрее, – невнятно говорил согнувшийся и зажимающий бок Нерода. – Главное, чтоб все в полости осталось. На месте почистят.

– Тебя бы тоже перевязать…

Краем глаза Тимофей видел, как качает командира. Кроме пулевого ранения у старшего лейтенанта оказалось рассечено лицо, кровь заливала щеку, ворот стал черным.

– Со мной нормально. Выносим, – просипел, сплевывая кровавую густоту, Нерода.

– Носилки бы, – заикнулся Сергеев. – Он в тяжелом…

– Выполнять! – хрипнул старший лейтенант.

Павло Захарович отпихнул водителя. В руках у сержанта была снятая дверца шкафа, переложили на нее раненого. Бушуев пришел в себя, попытался потрогать живот, страшно застонал.

– Держись, Саша. Сейчас помогут, – обнадежил Нерода. – Сейчас считать начнешь, все нормально.

Тимофей с водителем ухватили переднюю часть скользкой дверцы-переноски, кряжистый Торчок поднял изножную. Мигом вынесли носилки во двор, к машине…

– Не туда, – зарычал-захлюпал Нерода. – В конторку, живо.

Занесли в узкую дверь, ощупью поставили на пол.

– Тима, помоги. – Командир не мог справиться с кнопкой электрического фонарика.

Запрыгал желтый луч света, осветил искаженное лицо Бушуева – глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.

– Сейчас, Саша. Захарыч, ты поможешь. Лавренко – оказать помощь раненым речникам, доставить в госпиталь. И записи там… собери, что уцелело.

– Есть! – Тимофей ухватил водителя за рукав телогрейки, потащил к двери. – Мы немца взяли.

Из диверсантов.

– Дело. Ждите, приказ будет.

На улице было посвежее. Пехота выносила раненых из общежития, одновременно за ноги оттаскивали с дороги трупы немцев.

– А как же… – в растерянности начал Сергеев.

Тимофей и сам ничего не понимал, но приказ был однозначен.

– Грузи побитых, езжайте в санбат. Вернешься, как раз приказ будет.

Тимофей переговорил с ротным пехоты, вернулся в общежитие. Тела старшины Мурзоева и троих матросов лежали, накрытые одеялами, вокруг был хаос, развезенная по пыли кровь. И бумаги с записями техников. Лампу, к счастью, никто не забрал. Тимофей подвесил ее повыше, принялся собирать документацию.

Появился Торчок, протянул фонарик.

– То командирский, – заметил Тимофей.

– Тебе даден. И ничего не спрашивай, – мрачно сказал Павло Захарович.

– Не собираюсь. Я про другое спросить хотел. Записей-то сколько было? Я же не видел, а тут все вдрызг порастрепало.

– Отож две тетради. А може, и три? – задумался Торчок. – Много писали вроде.

Рылись, собирая раскиданные листки. Бумага была обычная, в тетрадную клеточку, но хорошая, плотная и даже с нумерованными листами. Исписаны бегло, но четко, рисунки-чертежики оборудования… Грамотной была техническая часть группы. Покойный Мурзоев, видимо, тоже образование имел, даром что не в офицерском звании.

– Хоронить-то его где? – пробормотал Тимофей, всовывая в стопку лист № 18.

– Подумаем. Отож сначала записи, за ними шли. Старшина подождет, он с понятием, – пробурчал Павло Захарович, выковыривая из-под балки клок бумаги – оказалось, кусок местной газеты.

Наконец появился Сречко с пленным. Немец со скрученными за спиной руками как-то неловко привалился боком к поставленному на ножки столу.

– Бош – истинный магарац [28] , – пояснил партизанский проводник. – Идти не хотел, вырывался, я всю ногу о его зад отбил.

28

Осел (серб.).

Сречко приступил к поискам и оказался удачлив по канцелярскому делу: отыскал целиковую тетрадь – ее взрывом под топчан закинуло и к стене прилепило. Тимофей проверил стопку – трех листов так и не нашли. Может, вдрызг растрепало, а может, и сгорели. Ладно, фрицем нужно заняться, пленный обязан быть в бодрой форме.

Пока ракией промывал гаду рану на лбу, сволочуга морщился, шипел и дергался. Потом расслабился, ухмыльнулся с вызовом, расселся вольно, нагло раздвинув ноги в массивных ботинках. Тимофей тоже улыбнулся и вполсилы задел фашиста прикладом автомата промеж наглости. Фриц молча бухнулся на пол, поджимая колени, скорчился зародышем.