Мамонты
Шрифт:
Это было воспринято в зале, как сигнал.
И совершенно ясно, что к такому обороту событий пришельцы были готовы изначально.
Над задними рядами кресел взметнулись черно-желтые хоругви с надписями «Долой сионизм!», «Жиды и масоны, убирайтесь в Израиль!», что-то еще в том же роде.
В руках человека, сидевшего в амфитеатре и дотоле ничем не выделявшегося, оказался мегафон, в который он выкрикивал:
— Вы, еврейские ублюдки, вон из зала! Это наша страна! Это наш дом! Убирайтесь, а мы здесь проведем свой митинг!..
Спустя
Он будет задавать мне вопросы, и я, как свидетель, должен буду отвечать на них.
Тогда же я присмотрюсь к нему: в годах, лет пятидесяти, малорослый, плотного сложения; обширная лысина окаймлена седыми волосами; и, как бы в контраст седине, косматые густочерные брови, из-под которых — сверлящий взгляд. Константин Владимирович Осташвили-Смирнов, один из главарей нацистского общества «Память».
Не пряча нездорового исступления, он орет в мегафон:
— Товарищи евреи, которые являются писателями, пройдите в Малый зал, мы вас всех перепишем! Ни милиция, ни КГБ, ни партия вам не помогут! Теперь мы будем хозяевами страны!
Дальнейшее напоминало калейдоскоп: всё движется одновременно, совпадая, дробясь, перемещаясь, отталкиваясь, разрушаясь. Но эти построения отнюдь не случайны, в них нет хаотичности: мизансцены разведены фронтально и в глубину, по диагоналям; вся эта суета тщательно отрепетирована, как в изощренных массовках Федерико Феллини или Алексея Германа; каждый персонаж наделен своей ролью, снабжен репликами, обеспечен реквизитом, понимает задачу и сверхзадачу; соответственно проработана и фонограмма, где монологи, полилоги, междометья, декламации, читки с листа и шумы складываются в насыщенный рёв.
Однако это не поддается синхронному воспроизведению на бумаге.
Обозначу детали.
Перепоясанный портупеей чернорубашечник в очках взбирается на сцену, захватывает микрофон (он, действительно, не выпускает из пятерни железную штангу), другой рукой достает из кармана припасенные листки и начинает считывать с них текст, нацеленный в одного из идеологов перестройки — секретаря ЦК КПСС Александра Николаевича Яковлева.
И тотчас же в задних рядах появляются еще два плаката: «А. Н. Яковлев — агент международного сионизма!», «А. Н. Яковлева — вон из Политбюро!»
Соображаю: с каких это пор нацистское общество «Память» взяло на себя заботу о чистоте рядов коммунистического Политбюро?.. Очень странный лозунг.
И еще: где, в каких мастерских, сшили для фашистов такие ладные хоругви, нашлепали такие четкие плакаты?.. Кто расставлял эти черные фигуры, словно бы на шахматном поле, с таким умыслом, чтобы они контролировали весь зал? Кто рассаживал? Где шли репетиции погрома?.. И самое загадочное: как, вообще, они проникли сюда? Возможно, подземным служебным ходом с улицы Воровского, из Союза писателей? Кто показал? Кто провел?..
Но покуда я размышляю над этими
Какая-то тетка, откровенно базарной внешности, к тому же очень пьяная, подходит к рампе и зашвыривает на сцену цветастый пластиковый пакет.
Вадим Соколов, опираясь на палку (у него нет ноги), наклоняется, чтобы поднять гостинец, но несколько возгласов сразу останавливают его движение: мало ли что там, в этом пакете?
— Сегодня мы пришли сюда с плакатами, — кричит в мегафон Осташвили, — а завтра придем с автоматами!..
Вальяжный ректор Историко-архивного института, депутат парламента Юрий Афанасьев, обернувшись к залу, пытается урезонить беснующихся погромщиков в черных мундирах, но в ответ на его увещевания — разъяренные выкрики.
И еще один парламентарий, депутат Верховного Совета СССР Галина Старовойтова: она молчит, зная, что эту нечисть увещевать бесполезно; она стоит прямо, глядя в глаза негодяям, которые тычут кулаки ей в лицо… вот так же, наверное, прямо — спустя несколько лет, — она будет смотреть в прорези на черных масках своих убийц, ее изрешетят пулями из автомата «агран» в подъезде собственного дома-
Еще один чтец-декламатор, взгромоздившись в сапогах на кресло, с выражением читает по бумажке стихи, в которых иногда звучит фамилия Сталин… кажется, что-то из раннего Евтушенко… с кем не бывало в ту пору? Даже Пастернак не безгрешен…
Оглядываюсь на кулисы и вижу только что появившегося Евгения Евтушенко: он смотрит на буйство в зале, лицо очень бледно, челюсти сжаты, пытается через силу улыбаться.
Пришельцы пока его не замечают, да и он сам не спешит себя обнаруживать.
— Вы, отколовшиеся от русских писателей жидо-масоны, убирайтесь из зала! — неистовствует Осташвили. — Вы не писатели! Писатели — Распутин, Астафьев, Белов…
Писатель Анатолий Курчаткин, возмущенный глумлениями, звучащими в стенах Дома литераторов, бросается к человеку с мегафоном, но накаченные охранники преграждают ему путь.
— Врежьте этому жиду по очкам, чтобы он ослеп! — командует фюрер.
Курчаткину наносят удары в лицо.
Еще две тетки, напоминающие базарных торговок, таскают за волосы плачущую пожилую женщину библейской внешности, крича: «Жидовка!.. Тварь!»
Семидесятилетний Елизар Мальцев пытается ее защитить.
Молодчики в черном перехватывают писателя и колотят его.
И еще одна женщина: она перемещается вдоль сцены, не отрываясь от портативной видеокамеры, обращенной в зал — снимает на пленку чудовищные эпизоды. Позже я узнаю, кто это: Стелла Иосифовна Алейникова-Волькенштейн, активистка «Московской трибуны». О ее возрасте можно судить уже по тому, что в тридцатые годы она в составе Интербригад воевала с фашистами в Испании. А сейчас у нее пытаются выхватить из рук видеокамеру, но она продолжает снимать.