Мамы вошли в чат. Сборник
Шрифт:
За два прошедших года я полюбила лен. Полюбила его колючий нрав (пусть все будет натуральное – одежда, еда без добавок, конечно никакого алкоголя и табака), полюбила йогу в горячем зале, где так же душно, как в бангкокский полдень.
Я знаю наизусть Петрановскую и с первого взгляда могу определить неправильное прикладывание к груди.
Я больше не покупаю тесты, тесты врут, как сказала мне подруга, племяннице мужа ее сестры тесты не показывали беременность аж до 8 недели. А подруге подруги едва ли не до 12.
Нам это не подходит.
***
Весна на Лиговском. Талая снегогрязь бурлит под ногами. Сердце бьется где-то под ключицами, горло сводит от подступающих всхлипываний. Я иду к мужу на работу, быстрее и быстрее перебираю ногами, будь неладен нечищенный тротуар с коварными островками льда, будьте неладны бесконечно отсчитывающие секунды светофоры, будь неладна консьержка на проходной. Вот мой пропуск, давайте скорее, пожалуйста.
Я не хочу разрыдаться на улице. Только не на улице, не под серым всклокоченным небом, которое видело слишком много. Слишком много походов в аптеку за тестами и гормонами, слишком много ранних подъемов к врачу и белых бинтов, зажатых в сгиб локтя. Слишком много судорожных телодвижений, бессмысленных, бесконечных, безнадежных.
Я поднимаюсь на второй этаж и сажусь на лестнице. На этот раз месячных не было целых десять дней. Десяти дней было достаточно, чтобы мне начало казаться, что у меня что-то потягивает внизу. Что от чего-то мутит по утрам.
Муж выходит, и мы молча сидим рядом.
Мне 5, а ему ровно 0. Врачи говорят: «У вас уйма времени впереди». А я вижу, что уйма времени уже утекла в песок. И неизвестно, сколько месяцев? Лет? Сколько попыток еще впереди.
***
Перед моими глазами фиолетовый мат для йоги. Чуть дальше – плешивенький придомовой газон.
Май 020. Время замерло, и все прошлое перестало иметь значение. Идеальные детские, горячая йога, вступление в первый протокол ЭКО. Нет, «карантинного зачатия» не случилось. Просто я устала считать дни после задержки, да и задержек почти не бывает. Я здоровая молодая женщина. Только бездетная.
Иногда я смотрю видео-визитки из детских домов. «Это Маша, ей 12, она покладистая, скромная девочка», – говорит елейный голос за кадром, и я морщусь от набора стереотипов об этаком викторианском ребенке. В любом случае, Маша мне не подходит, слишком взрослая, чтобы стать моей дочерью, ведь разница должна быть минимум 18 лет. Но есть и другие. Детей без родителей много, больше, чем я когда-либо смогу взять.
Я переворачиваюсь на спину и делаю полумостик. Бедра начинают гореть и чуть дрожат от напряжения. Надо мной голубое летнее небо. Необычно чистое, ни облачка.
Три с половиной года спустя, я поняла, что больше не хочу ребенка. Я просто хочу стать мамой.
***
В кабинете темно, только оранжевый свет лампы подсвечивает мою толстую папку на столе врача. И светится монохромный экран УЗИ.
Вся страна еще в процессе
Врач приглашает на кресло и вводит датчик. Молчит, осторожно крутит им туда-сюда и замирает, найдя удачный ракурс. И включает на аппарате звук.
– Ту-дум, ту-дум, ту-дум, – тихо, но уверенно стучит маленькое сердце. И я чувствую, как по щеке, под маску, бежит горячая слеза.
Толстая папка нашего первого протокола ЭКО закрывается и уходит в архив. В ней больше нет нужды, в следующий раз мы придем через две недели, открывать новую. Папку по ведению моей беременности.
За чертой
Надежда Ларионова
Боль скручивается под лопатками, выпускает языки-плети и шпарит по ребрам, по хребту. И от боли все тело наливается силой, такой могучей, что я не могу с ней совладать. Я мычу, я топчусь, я стучу пятками – чтобы боль попала в кровь, побежала по венам, побежала вниз, в ноги, ноги-корни, вросшие в пол родильного зала. Я – древняя жрица, выплясывающая землю, и я чувствую ее силу через перекрытия второго этажа.
Боль стегает спину и захлестывает живот, мой живот, где маленький яростный человек борется за право рождения. Я дышу глубоко и выдыхаю так гулко, что стекла моей палаты вибрируют. Целый мир теперь вибрирует вокруг меня, а я – вокруг моего человека.
Лоно, сжатое, будто суровый отрицающий рот, рот, который привык говорить только «я, я, мне, мне, для меня». Я чувствую, как оно пульсирует, сопротивляется, не хочет учить новое – вот он, человек мой, для него, для него открываешься, его приглашаешь наружу – иди. Иди, мой человек, иди, туда, где уже ждут тебя. Где уже ищут тебя руки, судорожно жмущие все подряд – поручни, простыню и другие руки.
Другие руки. Какие они? Теплые, теплые и дающие, теплые и всетерпящие, будто руки Бога. Бога, который ничем в родах «не сможет помочь», но будет рядом. И от этого «рядом» мне хочется в эти руки передать моего новорожденного человека, хочется, чтобы качали они его, когда я не смогу качать, чтобы были моими руками, если я не смогу быть.
Я иду в роды, как в смерть. Ведь я уже не вернусь из них собою. Сколько женщин закончились в них, всю себя отдав родовой крови, и ни одна не вернулась такой, как была. Ни одна не сохранила в них своего сердца.
Сердце мое, я чувствую, бьется теперь внизу, где стоит в родовых путях мой ребенок. Где мои себялюбивые жилы держат его.
Боль приходит и приходит, и я ложусь перед ней, обессиленная борьбой и говорю:
– Приходи.
Приходи, чтобы научить меня, как ты учила меня неделями тренировочных схваток. Приходи, как приходят волны, ждут их скалы или не ждут. Приходи, потому что я сама позвала тебя девять месяцев назад, приходи, потому что моя судьба – стать сегодня песком для строительства нового, и я стану им в борьбе или в принятии.